К началу Первой мировой войны положение дел с поголовьем скота и фуражом для него не было выправлено. Столыпинская аграрная реформа только-только набирала обороты, проходя первый, самый трудный и необходимый этап набора количества перед его переходом в качество. Крестьянство выделялось на хутора и отруба, количество поданных заявлений о выделе заметно превышало возможности государственного аппарата по исполнению законодательных мер, часть населения выжидала. Очевидно, что «перекачка» людей из деревни в город объективно понижала число скота и особенно рабочего скота, укрупняя хозяйства и заменяя лошадей сельскохозяйственной техникой. Но к 1914 году этот процесс, по сути, только начинался.

В начале двадцатого столетия Россия имела самое большое в мире конское поголовье, что отчасти объясняется особенностями крестьянского землепользования, способами земледельческого хозяйствования и географией. Громадные пространства требовали своего освоения, и необходимым подспорьем в решении этой задачи выступала лошадь. Другая причина — это отставание в машинизации народного хозяйства страны. Это и численность населения: каждое крестьянское хозяйство (а восемьдесят пять процентов населения России проживало в деревне) стремилось иметь лошадь. А то и не одну. Отсюда и масса лошадей, не столь уж необходимых в странах с большей долей городского населения и оснащенных рабочими механизмами. Также нельзя забывать о лошадях скотоводческих племен, в избытке населявших южные окраины империи. К 1913 году число лошадей рабочего возраста великих держав (лошадь в рабочем возрасте — с пяти лет) в круглых цифрах составляло:

— Россия — 22 800 000 голов;

— США — 21 000 000;

— Германия — 4 600 000;

— Франция — 3 200 000;

— Австро-Венгрия — 1 800 000;

— Великобритания — 1 600 000.[82]

Общее же число лошадей в 1914 году предстает в следующих примерных цифрах: Россия — почти 35 000 000, США — 25 000 000, Германия — 6 500 000, Австро-Венгрия — 4 000 000, Франция — более 4 000 000, Великобритания — 2 000 000. Как видно, количество лошадей в России превосходило их число во всех великих державах Европы, вместе взятых. И особенно характерно сравнение количества лошадей на душу населения в Европе. В России одна рабочая лошадь приходилась на семь человек, в Германии — на пятнадцать, во Франции — на двенадцать, в Австро-Венгрии — на двадцать девять человек. Степень механизации народного хозяйства из этих цифр видна весьма отчетливо, особенно если вспомнить уровень жизни людей в каждой из этих стран.

Следовательно, как то предполагалось задолго до войны, русская Действующая армия не должна была испытывать недостатка в конском составе. Подобным же образом считалось, что Россия, ее население и Вооруженные Силы не испытают кризиса продовольствия, так как перед войной именно Российская империя выступала «житницей Европы». Логика больших цифр была на стороне таких статистических расчетов, проводимых и отстаиваемых «светилами» экономической науки начала двадцатого столетия. Реальность же, как часто бывает, опрокинула эти расчеты. Ведь мало иметь в своем распоряжении определенный ресурс, необходимо еще уметь его использовать, причем использовать качественно и эффективно. Если продовольственный кризис стал одной из главных причин падения самодержавия в феврале 1917 года, хотя наличного хлеба в стране и вкупе с будущим урожаем хватало еще на пару лет войны, точно таким же образом военное ведомство испытало нехватку лошадей уже через два года военных действий.

Ясно, что лошадь как важный фактор ведения боевых действий заблаговременно учитывалась военным ведомством. Для выяснения количества лошадей и их качественных характеристик, а также возраста в России периодически проводились так называемые военно-конские переписи. Кроме того, лошади учитывались и при проведении сельскохозяйственных переписей. Поэтому в распоряжении исследователей исчерпывающие данные — военно-конской переписи 1912 года, проведенной в преддверии подготовки к войне, а также цифры сельскохозяйственных переписей 1916 и 1917 годов, которые проводились с целью выяснения дальнейшего потенциала страны для продолжения ведения войны.

Обычно военно-конские переписи проводились несколько лет. Но страна целенаправленно готовилась к войне, и потому военно-конская перепись 1912 года была проведена в течение одного года. Согласно этой военно-конской переписи, по семидесяти восьми губерниям и областям Российской империи насчитывалось 32 835 963 лошади всех возрастов у 12 866 145 владельцев (конечно, не только крестьян). При этом 43,7% владельцев имели одну лошадь, 29,5% — две лошади, 11,1% — три лошади, 6,0% — четыре лошади, 3,1% — пять лошадей. Отметим сразу же цифру 43,7%, а также и 29,5%. Вместе взятые, они составляют почти три четверти общего количества лошадей в стране. Что это значит? Согласно существующему законодательству единственная лошадь в хозяйстве освобождалась от мобилизации. Это связывалось с тем, что крестьянское хозяйство нельзя было оставлять без рабочей силы, так как иначе откуда было бы брать продовольствие для населения?

В 1912 году в сорока семи губерниях Европейской России насчитывалось 13 125 900 крестьянских дворов. В том числе безлошадных — 31,6%, с 1 лошадью — 32,3%, с 2 лошадьми — 22,2%, с 3 лошадьми — 7,6%, с 4 и более — 6,4%. Из этого количества лошадей:

— жеребцов рабочего возраста — 1 307 478;

— меринов рабочего возраста — И 197 809;

— кобыл рабочего возраста — 10 479 004;

— всего лошадей рабочего возраста — 22 984 291;

— сосунов-жеребят — 2 290 800;

— малолеток моложе четырех лет — 5 750 886;

— 4-леток — 1 809 986.

Именно здесь заключалось противоречие: невзирая на громадное количество лошадей в стране, существующее законодательство оставляло вне призыва львиную долю лошадей. Как видно из приведенных цифр, 64% крестьянских дворов уже сразу исключалось из числа поставщиков лошадей в армию. Плюс 22,2% хозяйств балансировало на грани: очевидно, что они могли дать лошадь для Вооруженных Сил только один раз. Следовательно, крестьянское население России не могло выступать надежным поставщиком лошадей для Вооруженных Сил. А ведь крестьянские лошади составляли 91,6% всего количества конского состава армии, при этом 87,5% лошадей принадлежали общинникам.

Недаром уже в годы войны, когда оказалось, что все без исключения предвоенные предположения о характере и масштабах Большой Европейской войны оказались несостоятельными, высказывалось мнение, что следует держать не только специальные заводы, дающие армии лошадей в кавалерию, но и побуждать кочевые народности к разведению лошадей. Ведь лошади требовались в обозы в несравненно большем количестве, нежели в конницу, Вторая мировая война также предъявила свои требования на лошадей, несмотря на машинизацию государств и, следовательно, Вооруженных Сил. Например, в ходе подавления восстания 1916 года в Туркестанском крае генерал-губернатор Туркестана ген. А.Н. Куропаткин полагал, что в будущем Киргизия должна давать армии «коневые средства», для чего следует отменить практику принудительного перевода кочевников на оседлое положение, на занятия земледелием. Генерал Куропаткин отмечал в своем дневнике: «Для сего всех киргиз надо обратить в коневодов для производства нужной для нашей армии лошади… первоначальной задачей надо поставить увеличить рост киргизской лошади на один вершок»[83].