— Господи, но как же это… А в какой она больнице, теть Поль?

— Ты чё, девка, совсем в своем большом городу с глузду съехала? У нас тут завсегда одна больница была, на всех про всех…

— А, ну да. Конечно. Тогда я побегу, теть Поль.

— Куда побежишь?

— Так в больницу же!

— Да погоди ты, оглашенная! Зайди хоть домой-то, опнись маненько, чумадан приткни… Не с чумаданом же побежишь к матери! Зайди к Вальке, Фроська ей ключи оставила. Хотела мне оставить, да Валька, халда, перехватила… А сама даже и не зайдет к Фроське лишний раз, чтобы цветы полить… А я бы…

С какой честностью собиралась выполнять свои соседские обязанности баба Поля, Бася уже не услышала. Взлетев на третий этаж вместе с чемоданом, принялась лихорадочно нажимать на кнопку соседского дверного звонка. Открывшая ей Валентина, маленькая коренастая женщина раннего пенсионного возраста, всплеснула руками удивленно. Не дожидаясь таких же удивленных вопросов, Бася протянула ладонь, нетерпеливо зашевелила пальцами:

— Ключи, теть Валь! Дайте мне скорее ключи!

— Ой, ёченьки, Баська… Ты откуда свалилась, окаянная? Кто тебе позвонил? Фрося же не велела…

— Потом, потом, теть Валь! Я сейчас чемодан заброшу и в больницу к маме побегу. Как она там?

— Да как тебе сказать… Не очень. Если бы просто инсульт, так еще, может, и ничего бы. Врачи говорят — сердце у нее очень слабое. Изношенное, говорят, как старая тряпка.

— Ну почему, почему вы мне не позвонили, теть Валь?! Ну как вы могли?

— Да я что, я ничего… — снимая с гвоздика и протягивая ей ключи, виновато пожала мощными квадратными плечами соседка. — Как будто ты, Баська, свою мать не знаешь! Будь ее воля, так она бы и на небеса умудрилась проскользнуть так, чтобы похоронами да поминками тебя не обеспокоить. Я вот ей говорила давеча… Да погоди, чего уж теперь торопиться-то?

Ключ в старом дверном замке провернулся впустую насколько раз, и дверь поддалась с неохотой, заскрежетала сварливо. По маленькой прихожей плыла тихая инструментальная мелодия — старинный квадратик репродуктора висел над зеркалом, на своем обычном месте. Сколько она себя помнила, столько он там и висел. И половичок домотканый под ногами помнила. И смешные шторы-висюльки в дверном проеме. Все, все то же самое, с рождения знакомое. Ничего не хотела мама менять в привычном квартирном пространстве. Вроде и денег она ей посылала достаточно — по крайней мере, на скромную бытовую модернизацию уж точно бы хватило. И ничего тут не сделаешь — натура у мамы такая, стремящаяся к добровольному уничижению. Боится она любых перемен, даже очень хороших, и то боится. Нет, ничего с этим нельзя поделать… Да и бог с ним, лишь бы на ноги встала! Надо умыться с дороги — быстро, быстро! — и в больницу бежать…

Нетерпеливый звонок в дверь застал ее в ванной, и дрогнула душа в дурном предчувствии. Кто это может быть? К маме кто-то пришел?

За дверью обнаружилось несчастное перепуганное лицо соседки Валентины с прижатой ко рту пухлой ладонью, и Бася застыла в немом ожидании плохих новостей.

— Баськ… Не успела ты до мати-то добежать… Не успела, разнесчастная ты моя! Умерла мати-то, сейчас мне Катюха, племяшка моя, позвонила. Она ж у меня медсестрой в больнице работает, аккурат в ее смену Фрося и померла… Ой, горе-то какое, Баська…

Валентина коротко взвыла, и тонкий, на одной отчаянной ноте звук ее голоса вонзился в грудь острым ножом. Горе навалилось сразу, не дав ни отпрянуть от него в страхе, ни усомниться. Навалилось, обволокло с головы до ног серым душным покрывалом, и слезы потекли из глаз тоже будто серые, будто другим, личным-собственным горем разбавленные. Пришла беда — открывай ворота.

Так потом и билась в голове эта фраза, про беду и ворота, — в суете похоронной процедуры, в мелькании черных платочков, в разговорах трагическим полушепотом. Никого у нее теперь нет. Ни семьи, ни мамы. Кругом — сирота. Нехорошо, конечно, было так думать, и стыдно, и бессовестно по-дочернему, и она усилием горестной воли все пыталась отогнать от себя эту мысль, но она возвращалась упорно, гнездилась около сердца серой птицей вороной.

Народу на похороны собралось много — полгородка пришло мать в последний путь проводить. Ничего за годы Басиного отсутствия в родном Семидолье не изменилось, даже процедура похорон осталась той же. Обязательно надо, чтобы гроб с покойником сутки в родном доме простоял, потом — чтобы до кладбища пешком, длинной процессией, чтобы с траурной, вдрызг разрывающей душу музыкой. Когда комья глины в могилу бросали, снег пошел. Крупные хлопья долетали до земли, сразу не таяли. В одночасье образовалось кругом белым-бело, ясно да чистенько, глаза слепит. Стараниями кладбищенских мужиков выросший на фоне этой чистоты глинистый холмик смотрелся страшной и голой несправедливостью, и ощущение это лишь усилилось от возложенных на него траурных венков с топорно сработанными бумажными и восковыми цветами.

Поминки провели в кафе. Собственно, никакое это было не кафе — просто бывшую дешевую столовку так теперь торжественно называли. Садились за столы в две смены. Пока одни поминали, другие толклись у входа, ежились от холода, голода да желания помянуть, то есть опрокинуть внутрь организма налитый до краев граненый стаканчик.

— Бась… А Дуська-то чего не приехала? — горестно склонилась к Басе соседка Валентина. — Вроде мы ей телеграмму дали, а она не приехала. Я самолично Катюху на почту направила и адрес на бумажке записала — Белореченская, дом пятнадцать.

— Теть Валь, у нее же другой теперь адрес… Она уж десять лет как с Белореченской в новую квартиру переехала… — подняла на нее Бася тусклые заплаканные глаза.

— Да ты что! — виновато всплеснула полными руками Валентина. — А я ж, дуреха, не знала… Какой у меня был адресок записан, тот Катюне и сунула… Это ж надо, как нехорошо получилось! Прости меня, Басяня, виноватая я…

Произнесенное на деревенский манер имя ничего, кроме горестного раздражения, не вызвало. Наверное, поживший в большом городе и узнавший другую жизнь организм этому имени воспротивился. Потому что никакая она не Басяня. Это они все тут Катюни, Валюни да Матани, а она — уже нет! И не от гордости, а от сложившихся жизненных обстоятельств. Нет! Снова стать Басяней она не сможет. И жить здесь — не сможет. А где — сможет? Кто и где ее теперь ждет?

— Бась, мы с Катюхой у тебя сегодня ночевать будем, ты не бойся, — заботливо сжала ей локоть Валентина, когда они возвращались после поминок.

— Да не надо… Зачем? — вяло отмахнулась от этой заботы Бася.

— То есть как это — зачем? Положено так!

— Кем положено? Не надо, теть Валь. Спасибо вам за поддержку, за помощь, но не надо больше ничего.

— Так нехорошо же это, Басянь! Нельзя тебе сейчас одной!

— Мне можно сейчас одной. Мне уже все можно. Абсолютно все.

— Как-то странно ты говоришь, девка… Слушай, а чего мужик-то твой на похороны не приехал? Поморговал тещей, да?