на цепь, ни на крюк, ни на другой «подарочек» рабу, чтобы лишить его воли. По форме она была как игла морского ежа, острое перо гармонировало с надетым на корпус кольцом, похожим на обручальное.

– Чернильница внутри, – сказал мой собеседник.

Небрежным движением он повернул ручку, и корпус разделился на две части. Я увидел тонкий прозрачный цилиндр, полный синих чернил.

Если бы я мог сам такое придумать. Если бы догадался продавать самопишущие перья в моем магазине. Приезжали бы из дальних городов, очередь тянулась бы до самой ратуши. Эх…

– Теперь поработай, – сказал мой собеседник, собирая ручку в единое целое. – Возьми резец и нанеси заклинание. Наведи, впиши в предмет. Человек, подписавший любое обязательство этой ручкой, не сможет его нарушить.

И я сразу все понял. И опять сделалось сухо во рту, и захотелось высунуть язык до пола, будто собака в клетке.

– К-какое обязательство? Любое? Что вы заставите меня делать?!

– Все зависит от тебя, – повторил он со значением. – Ты у нас великий волшебник, а значит, эта штука не будет одноразовой. Вечной тоже не будет, но вечности и не надо… Работай, Леон.

* * *

Он оставил меня одного в мастерской – «чтобы тебя ничто не отвлекало». Я понимал, что это вовсе не доверие, он знает, что мне отсюда некуда деваться.

Я-то подумал, что он простак, когда он принял мое слово на веру. А простак – я, деревенский дурачок. Он дал мне кусочек свободы и посмотрел, что я буду с ней делать, и я поступил как крыса, перед которой приоткрыли дверь клетки. Да и то, крысы умнее…

Сперва я просто сидел, тупо глядя на ручку. Если я выполню его задание, он сможет заставить меня сделать что угодно – ходить голышом, есть червей или что-то в тысячу раз похуже. Если не выполню – он превратит меня… в кого?

И вот, я смалодушничал и выбрал подходящий резец, и, взяв его в руки, уже не мог остановиться. Любимое дело затягивает, даже когда готовишь рабский ошейник для себя самого.

Я покачивал ручку на пальце, определяя центр тяжести. Развинчивал корпус и складывал опять. Изучал, как устроена чернильница внутри, и перепачкал ладони чернилами. Вписывал символы, ошибался, зачеркивал. И вот, когда на корпусе почти не осталось свободного места – заклинание наконец-то легло, вписалось и заиграло, и я поразился, как красиво и элегантно у меня получилось…

И тут же вспомнил, зачем это надо, и съежился. И тут же услышал шаги за дверью.

– Сделал?

Здесь, в подвале, мой тюремщик почти доставал головой потолка. В руках у него был лист бумаги с отпечатанным текстом, всего две строчки.

– Внимательно читай, – он положил передо мной бумагу, а сам уселся напротив, по другую сторону верстака. – Что непонятно – спрашивай.

«Я, Леон Надир, обязуюсь не применять свои магические умения без письменного разрешения (пробел). Подпись».

Я посидел несколько секунд, слушая звон в ушах от огромного облегчения. Всего-то? Я уже взялся за ручку, когда заметил странность:

– Без письменного разрешения… Чьего?

Он засмеялся:

– Хорошо, Леон. Теперь дай мне имя.

Я посмотрел укоризненно. Мог бы и не издеваться.

– Назови меня именем, которое выберешь сам, – продолжал он мягко. – И оно станет моим. Для тебя.

– Если я назову вас, как мне хочется, – сказал я, – вы превратите меня не в собаку, а в жабу. Или глиста.

– А ты не придумывай дразнилку. Назови имя, с которым тебе будет удобно, спокойно, когда ты будешь ко мне обращаться или обо мне вспоминать. Это тебе нужнее, чем мне.

Я понял, что отвертеться не получится, и чем скорее я справлюсь – тем быстрее он от меня отцепится. И я стал мысленно перебирать все имена, которые знал или когда-то слышал, и ни одно, конечно же, не подходило. И я применил школьное умение, которое иногда выручало меня в классе, а иногда приносило «дыру»: я ответил наугад.

– Микель, – выпалил я и тут же прикусил язык, сам себе поражаясь.

– Интересно, – он прищурился. – Ты инстинктивно перенес на меня образ твоего деда. Совсем не худший вариант, хотя и спорный.

– А можно, я передумаю? – Я стиснул ладони, перепачканные чернилами. – Переназову?

– Нет, Леон, – сказал он терпеливо. – Это не экзамен. Ты здесь не можешь оказаться хорошим или плохим, справиться или провалиться. Теперь я для тебя буду Микель, и зови меня так. И впиши на листок, там, где пробел, мое имя.

«Я, Леон Надир, обязуюсь не применять свои магические умения без письменного разрешения Микеля. Подпись».

* * *

В моем родном городе, думаю, никто не жил в таких роскошных покоях, разве что мэр. Все для меня одного – мягкая кровать, огромный шкаф с зеркалами до пола, белая ванна тоже для меня, и воду заранее согрели, не надо возиться с дровами. Здесь же нужник из белого фарфора, такой роскошный, что его впору выставлять посреди бальной залы.

Окно выходило в сад. По стволу огромного дерева носилась белка, а увидев меня, присела на ветке, распушила хвост и застрекотала, ругаясь. Наверное, среди белок в округе у меня плохая, ужасная репутация.

– Я так больше не сделаю, – пообещал я, на всякий случай прикрывая окно. – Мне запретили.

Я кое-как отмыл руки, снял испачканную рубашку и повалился в кровать: не потому, что устал, просто надо было подумать.

Отчего я назвал имя деда Микеля? Неспроста ведь, не случайно. Дед много значил для меня, он был будто точкой отсчета, меня все хотели видеть похожим именно на него, удачливого, предприимчивого, жесткого, сильного, резкого в суждениях. А я – я его боялся и вздрагивал при звуках его вечно громкого, требовательного голоса. Может, стоило дать моему рабовладельцу имя попроще, не отягченное детскими воспоминаниями? Эх, хорошие мысли всегда приходят слишком поздно…

Послышался стук в дверь – негромкий и в то же время твердый. Я подпрыгнул на постели и снова инстинктивно проверил, на месте ли сердце. На моей новой футболке так и болталась картонная бирка – я забыл ее снять.

– Привет, – сказала Герда, когда я открыл дверь. – Ты как?

В руках у нее были картонные сумки с одеждой, которую она мне выбрала, а я так и не успел примерить.

– Хотел перед тобой извиниться, – промямлил я, глядя в сторону.

– Ну так извиняйся! – сказала она с вызовом.

– Прости, пожалуйста, – я по-прежнему на нее не смотрел. – Тебе… за меня ничего не будет? Ты же не виновата, что я сбежал…

– Я-то не виновата, – сказала она таким голосом, которым обычно выносят жестокий приговор.

Я взял