— Ничего, — сказал Вениамин Степанович. — Мы — люди самостоятельные.

После чего я помог инспектору снять шубу и пристроил ее на вешалке. Шуба у него была под стать самому инспектору — солидная. В такой и на прием к государю пожаловать не стыдно было бы. Мое черное пальто выглядело на ее фоне более чем скромно.

— Прошу со мной, — сказал дьякон, всем телом изобразив приглашение с полупоклоном.

Мол, «заходите, гости дорогие». Выглядело это так, будто он нас не в приличный дом, а в кабак зазывал.

— Проводите нас на место преступления, — велел ему инспектор.

— Да-да, разумеется, — дьякон так энергично закивал головой, что я испугался, как бы он ее не потерял. — Но графиня очень просила уделить ей минуточку вашего внимания, прежде чем вы приступите к нашему дельцу. Их сиятельство-то ведь теперь уже никуда не торопится, верно? А графиня поджидает вас в библиотечке. Это вам прямо по пути будет.

Вениамин Степанович сумрачно глянул на него и оглянулся на меня. Не успел я озвучить свое мнение, как он сказал:

— Хорошо.

— Ну вот и чудесненько!

Дьякон довольно потер ладошки, будто всучил нам какое-то барахло за миллион рублей, и вновь пригласил составить ему компанию в путешествии по дому. Следуя за ним, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ступеньки были деревянные, и некоторые тихонько поскрипывали под ногами, а вот перила оказались мраморные. С картин на правой стене на нас взирали бравые офицеры.

— Интересные портреты, Ефим, — на ходу заметил Вениамин Степанович.

Я машинально кивнул. В живописи я совершенно не разбираюсь. Будь это чертежи, тогда другое дело. Однако даже мне сразу бросилось в глаза, с каким вниманием к деталям художник подошел к своей работе.

Каждый офицер был изображен в полный рост. На заднем плане виднелась какая-то убогая китайская деревушка, и художник не поленился пририсовать самих китайцев, занятых повседневными делами. Их откровенная бедность еще больше подчеркивалась золотой рамой, в которую была заключена каждая картина.

— Родственники покойного? — спросил я у дьякона.

— Эти-то? — переспросил тот и замотал головой. — Нет-нет-нет. Это друзья их сиятельства, если их можно так назвать.

— Что значит «можно так назвать»? — недовольно бросил через плечо инспектор. — Выражайтесь яснее!

— Да-да, сию минуточку, — дьякон сразу преисполнился рвения и принялся торопливо перечислять, тыкая пальцем в портреты: — Это, значица, сослуживцы их сиятельства. На войне с япошками вместе бились. Первый — прапорщик Денисов. Вживую я его никогда не видел. Их сиятельство как-то обмолвились, что он в бою погиб, о чём они очень кручинились. Вот этот, в шапке, поручик Усташевич. Добрейший души человек был.

— Был? — переспросил я.

— Ага, — кивнул дьякон. — И его сгубили, ироды. Снарядом запулили. Вот ведь как бывает: был человек, ба-бах, и нет человека, — дьякон развел руками и продолжил: — Усатый — это капитан Ветров. Поначалу он за главного был. То есть всем их отрядом командовал.

— Что за отряд? — спросил инспектор.

— Разведчики, — ответил дьякон. — Цельная сотня солдат и вот эти, стало быть, господа офицеры. Поначалу командование вот этому Ветрову отдали, хотя их сиятельство позаслуженнее его будет. Ну а уж когда и он сгинул, то их сиятельство отряд возглавил.

— И этот погиб? — переспросил я.

По правде говоря, на тот момент судьба капитана меня волновала мало, но инспектор остановился и внимательно разглядывал портреты. Попусту он бы тратить на них время не стал. Я тоже вгляделся в картины, стараясь ухватить максимум деталей. С инспектором никогда заранее не угадаешь, что именно окажется важным, а сам он не скажет.

— Ага, — отозвался дьякон. — Выкрали его япошки и запытали до смерти. Из самого Порт-Артура выкрали. Прямо на рынке средь бела дня схватили и уволокли к себе. И на их сиятельство покушались, макаки желтомордые, только не вышло у них ничего! Ручонки-то коротки оказались, вот так-то! Их сиятельство на миноносце из города выехал. Дурак-капитан нас вместо Владивостока в Китай завез, но мы не в обиде, нет. Главное, вывез, а домой мы паровозом доехали.

— А вот этот? — спросил я, указав на портрет с благообразным стариком в мундире. — Тоже погиб?

— Этот-то? — переспросил дьякон. — Бобровский его фамилия. Нет, этот с нами выехал, а как в Расею-матушку возвернулись — засел в своем именьице и ни разу их сиятельство в Кронштадте не навестил. Ни разу! Только что месяц назад и свиделись, когда этот Бобровский богу душу отдал.

— Сам?

— Что? Ах да, конечно, самолично и благочинно преставился в кругу семьи. Их сиятельство на похоронах присутствовали и, так сказать, в последний путь боевого товарища проводили. Вы, господа полицейские, на портретик-то не смотрите, — дьякон пренебрежительно махнул рукой. — Это он тут бодрячком рисуется, а на самом-то деле уже тогда еле на ногах стоял. Художник все эти портретики по фотографиям писал. Вот так-то. С рисунка на рисунок перемалевал, а денег как за работу с натурой взял, и это когда их сиятельство и без того стеснен в средствах!

— Погодите вы, — прервал я этот поток бесполезной информации. — Как же он на войну отправился, если на ногах не держался?

— Так известное дело, верхом, — пояснил дьякон. — Только верхом-то оно завсегда приметнее. Вот япошки его и приметили. Аж три пули влепили, да еще сабелькой попотчевали! Чудом выжил.

— Ясно, — кивнул я. Дела давно минувших дней меня интересовали слабо. — Стало быть, все эти люди мертвы?

— Дык получается так, — признал дьякон. — Все сгинули, а их сиятельство только вас дожидается.

Инспектор зашагал вверх по ступенькам, так и не сказав, на что тут следовало обратить особое внимание. Сразу за портретом Бобровского ступеньки заканчивались, переходя в широкую площадку. Когда я вслед за инспектором поднялся на нее, прямо передо мной оказалось зеркало в массивной раме. Влево и вправо уходил длинный коридор. Он тянулся через весь дом и упирался в боковые несущие стены дома. По полу протянулась зеленая ковровая дорожка. Из окон падал бледный свет: лунный и от фонарей вперемешку.

На дорожке, прямо напротив разбитого окна, лицом вниз лежал человек. Слева стоял на страже рыцарский доспех с мечом в руках. Справа на подоконнике сидел полицейский. Завидев нас — точнее, конечно, инспектора, — он торопливо подтянулся и откозырял ему. Вениамин Степанович кивнул в ответ.

Дьякон быстренько распахнул дверь слева от зеркала и снова изобразил угодливый полупоклон, приглашая нас заходить:

— А вот и наша библиотечка. Попрошу сюда, господа полицейские.

Мы зашли. Первым, прямо перед инспектором, ужом проскользнул дьякон, затем вошел Вениамин Степанович, и последним — я.

Употребив слово «библиотечка», наш провожатый явно преуменьшил заслуги графа. Или графини — это смотря кто у них в семье главным книгочеем был. «Библиотеки» были нынче в моде, но, как правило, на поверку большая их часть оказывалась салоном для приема гостей, а то и вовсе курительной комнатой, где литература была представлена разве что вчерашней газетой. Здесь же была самая настоящая библиотека.