— от школьников до ветеранов войны. Его пение было взрывной смесью из боли, юмора, сарказма и отчаянного правдоискательства. Притом в отличие от традиционной для наших "поющих поэтов" абстрактной лиричности и массы художественных метафор творчество Высоцкого наполнялось всеми реалиями ежедневной жизни и очень конкретными колоритными персонажами. Его не смущали темные и болезненные стороны действительности, и среди героев песен были пьяницы, воры, сумасшедшие, И он сам, сделавший в одной из песен душераздирающее признание — "И ни церковь, ни кабак — ничего не свято", — вряд ли мог считаться "благополучной" личностью.

Высоцкий был профессиональным актером, но его песни были настолько выстраданы и достоверны, что в сознании людей он отождествлялся и с их персонажами, и с самими слушателями, — и сам вырастал в подлинно фольклорного героя. Чиновники относились к нему с большой опаской, но не могли не считаться со всенародной популярностью. К нему существовало то же двойственное, "сумеречное" отношение, что и к рок-группам до 1980 года: ни формального запрета, ни официальной поддержки. Только после смерти выпустили несколько пластинок и сборник стихов, но это была капля в море — ведь Высоцкий написал около тысячи песен!

У Владимира Высоцкого не было контактов с рок-миром — и в этом была вина рокеров, которые по наивности своей и беспечности просто не доросли до той степени осмысления мира и его боли, что питала творчество Высоцкого. И потом, мы слишком любили музыку, и большинство по традиции мало интересовалось "словами". Многие продолжали воспринимать пение по-русски как неприятную повинность и отбывали ее исправно, но без всякой заинтересованности. Да, английский стал старомоден и непрестижен, к тому же улучшившееся качество голосовой аппаратуры раскрывало все недостатки произношения. Но большинство русских текстов были настолько формальны, а часто и безграмотны, что Макаревич, при всей его пресной аллегоричности, оставался единственным осмысленным рок-поэтом.

С приходом "новой волны" положение начало резко меняться. Гребенщиков был первой ласточкой "не-невинной" текстовки. Он же однажды тем летом привез мне кассету парня, которого отрекомендовал как Майка, своего приятеля. Нажав кнопку, я услышал следующее (в ритме быстрого рок-н-ролла, но под акустическую гитару):

"Я сижу в сортире

и читаю "Роллинг Стоун",

Венечка на кухне разливает самогон,

Вера спит на чердаке,

хотя орет магнитофон.

Ее давно пора будить,

но это будет моветон.

Дождь идет второй день,

Надо встать, но встать лень.

Хочется курить, не осталось папирос.

Я боюсь спать, наверное, я трус,

Денег нет, зато есть

пригородный блюз…"

Да, собственные сочинения Бориса, только что поражавшие своей уличной шершавостью, на таком фоне выглядели академическим "высоким штилем".

В нашем роке появилась струя "низменного" реализма, даже натурализма. "Пригородный блюз" стал одним из гимнов "новой волны" и одновременно жупелом, который активно поносили все поборники "чистоты", включая, кстати, многих рокеров. На кассете были и другие песни не менее курьезного содержания, и мы договорились, что Боб привезет Майка в столицу при первой возможности.

А Москва, рок-Москва, тем временем совсем опустела. Из числа "заметных" только группа "Воскресенье" не попала в профессиональную систему и продолжала давать концерты в подмосковных клубах, запрашивая при этом с устроителей серьезные суммы как за дефицит. Совершенно ничего занимательного ни в них, ни в еще более скучных группах "второй лиги" ("Мозаика", "Редкая птица", "Волшебные сумерки" и др.) не было, и передовая публика с большей радостью ходила на выступления "Последнего шанса" — очень смешной скиффл-группы, игравшей (помимо акустических гитар и скрипки) на массе детских и самодельных инструментов и закатывавшей уморительные шоу с театрализацией, пантомимой, спортивными упражнениями и даже шутливым вымогательством денег у зрителей. Лидер "Шанса", Владимир Щукин, писал прелестные, иногда просто классические мелодии и пел трогательным голосом бродячего сказочника. Они использовали отличные стихи детских поэтов — забавные, парадоксальные, наивно звучащие, но отнюдь не глупые. Моей любимой была песня "Кисуня и крысуня": педантичная крыса поучает кошку, как надо правильно и красиво вести себя на улице и в обществе; та выслушивает ее и без комментариев съедает.

По традиции осенью надо было что-то устроить, но о фестивале речи не шло: знаменитости в этом больше не нуждались, а "шпаны" было слишком мало. Поэтому состоялся один большой концерт, где выступили "Последний шанс", "Аквариум", Андрей Макаревич (соло), Костя Никольский (лидер "Воскресенья" — тоже под гитару), Виргис Стакенас и Майк (настоящее имя — Михаил Науменко). "Аквариум" к этому времени уже вступил в фазу реггей, притом без единого электрического инструмента. Две трети ансамбля переключилось на перкашн, а Борис сидел на стуле с акустической гитарой. Было много хороших новых песен: "Чтобы стоять, я должен держаться корней" (тбилисские впечатления), "Кто ты такой (чтобы мне говорить, кто я такой)?" (о "солидных" людях, берущихся судить о группе), "Контрданс" (грустное посвящение Макаревичу, ставшему солидным и теряющему "корни"), "Мой друг музыкант" (могла бы быть посвящена очень многим) — песня о том, что милые рокеры больше пьют и разглагольствуют, чем занимаются делом, и "Сегодня ночью кто-то ждет нас" — немного параноидальная песня о богемной жизни "в бегах": "Из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей. Наверное, когда я вернусь домой, это будет музей". "Аквариум" приняли прекрасно. Однако звездой вечера стал Майк.

Это было первое в его жизни выступление в большом зале. Он вышел, носатый, в темных очках, и гнусоватым голосом для начала объявил, что рекомендует всем ленинградский "Беломор" и ром "Гавана-клаб". Затем запел "Сладкую N":

"Я проснулся утром одетым, в кресле,

В своей каморке средь знакомых стен.

Я ждал тебя до утра —

Интересно, где ты провела эту ночь, моя сладкая N?

Кое-как я помылся и почистил зубы,

И, подумав, я решил,

что бриться мне лень,

Я вышел и пошел куда глядели глаза —

Благо было светло, благо был уже день —

И на мосту я встретил человека,

Он сказал мне, что знает меня.

У него был рубль, и у меня четыре,

В связи с этим мы купили

три бутылки вина…

И он привел меня в престранные гости:

Там все сидели за накрытым столом,

Там пили портвейн и резались в кости

И называли друг друга дерьмом.

Там было все, как бывает в мансардах:

Из двух колонок доносился Бах!

И каждый думал о своем —