Несчастные женщины так и остались в спальне. Их лица были выедены, а груди вырваны. У той, что была стройнее и, по-видимому, моложе, правая рука, вырванная из сустава, валялась недалеко от кровати. Старшая женщина была изувечена еще сильнее.

Младшая дочь Пангхи, привлеченная шумом и криками, доносившимися со стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги. Ее долго не хотели пускать в дом, но она рвалась из рук удерживавших ее мужчин и рыдала:

– Дор! Дор! Где Дор?!

Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть еще кто-то. Они не без содрогания поднялись на второй этаж, где и нашли окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.

Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось около полусотни человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище – она вся была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы, разбитые губы, и самое жуткое – правая нога была откушена или оторвана неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом, но дышала, и многие высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.

Обезумевшая от горя Гата, за несколько минут потерявшая отца, мать и сестру, вцепилась в руку Дор, боясь выпустить ее даже на короткую долю секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.

Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.

– Мама... – позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от безысходности. – Мама, папа, где вы?

– Сестричка, я тут, – прошептала Гата, роняя слезы.

– Что с нашими? Я видела... – Девушка застонала, не в силах превозмочь боль.

Кто-то из солдат перетягивал обрубок ноги чистым полотном. Одного из воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи старались помочь, чем могли, – но что они могли сделать? Люди корили себя в душе за бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло такое страшное горе.

– Папа! – позвала Дор снова.

– Он не в сознании, – едва вымолвила Гата, боясь напугать сестру сообщением о трагической смерти родителей.

Тело Пангхи – вернее, то, что осталось от его тела, – было найдено в саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин, просто откусила ему голову. Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и отдельно – голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя по тому, что мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот уж над его семьей тварь постаралась.

Дор с трудом приподняла голову и попыталась подозвать к себе Гату. Та кинулась к несчастной сестре.

– Гата, будь осторожна. Я видела это... Я знаю – мамы нет, Алэл... Он не мог не убить. – Она откинулась.

По запавшим, посеревшим щекам Дор текли ручейки влаги, размывая запекшуюся кровь.

– Болит... Больно... Я видела его...

Голос прервался всхлипом. Громко зарыдала соседка, с детства знавшая веселых и красивых дочерей Пангхи. Бился в рыданиях мощный парень – жених Алэл, друзья едва удерживали его на месте:

– Не нужно, – бормотал кто-то, – не нужно. Запомни ее прекрасной. Не ходи туда...

– Что ты видела?!! – закричал начальник охраны, наконец сообразивший, о чем говорит несчастная.

– Я видела...

– Скажи же! Скажи, чтобы мы могли найти убийцу папы и мамы! – закричала Гата, падая на землю возле Дор.

– Видела.

Это были последние слова девушки. Голова ее безвольно поникла, и больше она не подавала никаких признаков жизни.

* * *

Каэтана отправилась на поиски монахов еще ранним утром. Но ни настойчивые мысленные призывы, ни самое примитивное прочесывание аллей храмового парка ничего ей не дали.

– Ну как? – спросил Барнаба, выныривая из-за цветущего куста жасмина. – Нашла?

– Как сквозь землю провалились. И это когда они больше всего мне нужны.

– Думаешь, они смогут помочь?

– Я уже ничего не думаю, милый Барнаба. Я просто боюсь, что мы теряем столь драгоценное сейчас время. Но не могу же я идти неведомо куда.

– Не можешь, – согласился толстяк.

– А ты мне ничего не подскажешь?

– Что угодно! Но только нужно указать мне, в каком месте искать воспоминания, – памяти у меня нет. Не знаю я, что тебе пригодится, а что – нет.

– Тогда тем более надо найти Да-Гуа, Ши-Гуа и Ма-Гуа.

– Пойдем искать, – покладисто покивал головой толстяк.

Каэтана с удивлением на него посмотрела – он все кивал и кивал головой, будто находил в этом какое-то удовольствие. Она остановилась, выжидая.

– А почему ты так и не сказала мне, как я выгляжу сегодня? – спросил Барнаба без всякой видимой связи с предыдущей темой.

– Устойчивее. Больше похож на что-то определенное. Только вот уши...

– А что с ушами?

– Для слона нормально, для остальных великоваты. Извини, если я тебя разочаровала.

– А жаль, – сказал Барнаба, манипулируя с ушами. – Так удобно слушать и не жарко – можно обмахиваться, как веером.

– Если это единственное преимущество, то лучше оставь как у людей. А то от нас с тобой во внешнем мире будут шарахаться во все стороны. Это не способствует успеху нашей миссии.

– Как скажешь, – покладисто согласилось Время. – О, ты смотри, кто пожаловал!

– Кто? – Каэ обернулась в надежде увидеть трех монахов.

В мерцающем и переливающемся плаще серебряного огня стоял перед ней Повелитель Ада Хорэ, Тиермес. Ветра не было, но его волнистые кудри платинового цвета шевелились, как живые. А глаза – сверкающие озерца жидкой ртути – смотрели на нее с такой нежностью и такой печалью, что сердце сладко защемило.

– Здравствуй, – сказал он и шагнул навстречу, протягивая к Каэтане обе руки.

Она легко обняла его, на мгновение приникла к неожиданно теплой груди. Затем так же легко отстранилась.

– Здравствуй... – начал он, но Каэ ласково положила ладонь ему на губы:

– Молчи, молчи. Не нужно. Лучше ответь, что ты здесь делаешь?

– В гости пришел.

– В гости ты приходил не так уж и давно. А сегодня лицо у тебя не как у гостя, а совсем, я бы сказала, наоборот.

– Ты же Богиня Истины, ничего от тебя не скроешь, лю...

– Молчи, я же прошу, молчи.

Тиермес отвернулся на мгновение. И рассеянный взгляд его упал на Барнабу.

– А это кто? – спросил он с нескрываемым изумлением. Присмотрелся. – О! Приветствую тебя со всем почтением, – и поклонился изысканно.