– Да мы к ним, вообще-то, пока не обращались… – начал он.

Тут внезапно послышался настойчивый стук в калитку. Степан мгновенно вскочил, бросился открывать. Лешие тоже поднялись, подошли к воротам. Запыхавшийся мужичок, возбужденно размахивая руками, скороговоркой сообщал стражнику о произошедшем где-то неподалеку лихом деле.

– Николька-Каин, собачий сын, намедни из острога вернулся… Вечор загулял, конечно. А сегодня наутро, гад, пошел в кузню, к Селивану, где раньше работал… Селиван-то его до острога еще выгнал вон за баловство… А сейчас он с подмастерьями на заработках. Так Каин – чтоб ему! – замок сбил, громит все в кузне с грохотом адским, поджечь грозится… В такую погоду ведь слободка вся как ни на есть сгорит!!!

Степа, без слов отстранив мужичонку, бросился из калитки на улицу. Мужичок помчался за ним, крича вдогонку: «Саблю, сабельку-то захвати! Каин совсем озверел ведь!»

Лешие, как по команде, плавным бесшумным бегом устремились вслед за стражником, почти сразу догнав его и как бы прикрыв сзади и с боков. Кузня оказалась недалеко. Вокруг нее толпились несколько мужиков, в стороне голосили бабы, плакали ребятишки. Одна из половинок широкой дощатой двери была выбита и валялась на земле, вторая косо висела на одной петле. Из сумрака дверного проема раздавался грохот и нечленораздельный рев. Уже попахивало дымком.

– Что стоите, мужики? – крикнул собравшимся перед кузней Степа.

– Так тебя дожидаемся! Самим-то как же: и кузня чужая, и Каин-душегуб не посмотрит, что земляки…

Степан бросился в проем. Михась попытался удержать его за плечо.

– Может, застрелить? – Он положил руку на висевшую на поясе пистоль.

– Отойди, дружинник! Не твоя забота! Вам бы только казнить! – с неожиданной злостью выкрикнул Степа, отстраняя Михася. И скомандовал: – Мужики, за мной!

Несколько мужиков кинулись за Степой, отвалив в сторону оставшуюся половину двери. Через расширившийся проем Михась увидел здоровенного детину в разорванной рубахе, с всклокоченными волосами. Он стоял в полный рост, повернувшись ко входу, широко расставив ноги и сжав кулаки. Вокруг него царил невероятный хаос: вывернутые из колод тяжеленные наковальни, которые и вчетвером-то с места не сдвинуть, обрушенные стропила, разбросанный инструмент и заготовки. Увидев Степу, он судорожно оскалился.

– А-а-а, это ты! Наконец-то!!! – каким-то утробным неестественным голосом прорычал Каин, брызгая слюной.

– Здорово, Каин!

Степа не останавливаясь в три шага долетел до Каина, с ходу левой рукой вмазал ему отвлекающий удар по глазам и одновременно – правой поддых. «Молодец!» – с профессиональным уважением одобрил этот незамысловатый, но эффективный прием Михась. Каин согнулся пополам, опустился на колени, одной рукой держась за живот, второй опершись о земляной пол.

– Ты что ж, злодей, слободку мне спалить хочешь? – звонко-яростным голосом выкрикнул Степа.

Каин не отвечал, опустив голову и судорожно хватая ртом воздух. Затем рука его медленно потянулась к валявшейся на земле здоровенной железяке. Степа наступил на железяку, взял правую руку громилы, заломил.

– Федор, подсоби! – обратился он к одному из вбежавших с ним мужиков.

Тот ухватил Каина за левую руку, завел за спину. Вдвоем они подняли детину с колен, поставили на ноги. Каин повернул голову к держащему его Федору.

– Отцепись! Отпусти, кому говорю! – с ненавистью произнес он сквозь судорожно сжатые зубы. И затем, следуя непонятной логике замутненного рассудка, обратился как бы за помощью к Степе: – Скажи ему, пусть отцепится! Это наше дело!

Федор, будучи человеком явно непривычным к скоротечным сшибкам и отвлекающему словесному давлению, слегка растерялся и, по-видимому, ослабил хватку. Каин взревел, судорожно рванулся, вмиг разбросал и Федора, и кинувшихся на выручку мужиков, устроивших свалку и только помешавших Степе предпринять что-либо уместное. По-прежнему стоявший у дверного проема Михась увидел, как Степа, не устояв на ногах, вместе с несколькими мужиками оказался на полу. В руках орущего Каина оказался тяжелый кузнечный молот. Михась видел, как молот взвивается в смертельном замахе над головой лежащего стражника, понимал, что выстрелить или метнуть нож уже не успеет, и стоит он далековато, но тело уже действовало независимо от сознания. Он еще как бы стоял в дверях, с ужасом ощущая свое бессилие и промашку – надо же так оплошать! – но одновременно распластался в отчаянном невероятном прыжке. Толком не сгруппировавшись, оттолкнувшись не с той ноги, он все же сумел дотянуться до молота, тяжестью тела увел его в сторону и шмякнулся плашмя, без подстраховки руками, в хаос разнообразных железяк. Что-то острое впилось в бок, в глазах на миг потемнело. Преодолевая боль, он почти сразу вскочил, привычно переместился в сторону от предполагаемого противника, попытался принять боевую стойку, оценить ситуацию.

Собственно, оценивать было уже нечего. Последовавшие за ним бойцы прочно прихватили буяна, обездвижили. Степа поднялся с земли, отряхнулся, задумчиво пошевелил носком сапога молот, валявшийся в пыли.

– Раздобудьте по-быстрому телегу, повезу гада обратно в острог, чтоб там ему сгинуть на сей раз! – сказал он мужикам, затем подошел к Михасю: – Спасибо, помор!

– На здоровье! – Михась слегка поморщился от боли, взглянул на свой набухающий кровью бок и произнес с плохо скрываемой обидой и раздражением: – Что ж ты, Степа, погибель сулишь злодею, а пристрелить его, чтобы людьми не рисковать, не дал?

– Я страж московский, а не палач кремлевский! Так и передай друганам своим, опричникам! – Степа резко повернулся и зашагал вслед за мужиками, волочащими бесчувственного Каина.

Михась уходил из слободки в порванном, измазанном сажей обмундировании, с кровоточащим боком, так и не поняв, в чем, собственно, причина настороженно-враждебного отношения стражника, который, судя по всему, был человек что надо. На душе было скверно от невыполненного задания, от промашки в простейшей схватке. К тому же он заметил, что у одного из пистолей от удара при падении перекосило замок. Пистоль был любимый, хорошо пристрелянный, и неизвестно, как он поведет себя после починки. «Лопух ты, а не леший! Чмо болотное!» – с горечью думал про себя Михась. Как назло, в усадьбе навстречу Михасю, спешащему с докладом к дьякону Кириллу, попалась Катюха. Увидев брата, она тихо ойкнула, хотела кинуться к нему. Михась остановил ее суровым взглядом, оправил, как мог, рваное грязное обмундирование и излишне бодро взбежал на крыльцо.

Дымок только что вернулся от князя Юрия. Понятно, что он ездил исключительно по делу, для того чтобы обсудить с князем последние события. Княжна Анастасия была здесь совершенно ни при чем. Да он о ней и не думал. То есть практически постоянно, лишь только позволяла служба, Дымок внушал себе, что не надо думать о княжне. Он удвоил нагрузку при упражнениях, проводил непрерывные совещания с Ропшей, десятниками и особниками. Помогало все это плохо. В момент совещаний, упражнений и других служебных дел он действительно сосредоточивался на непосредственно нужном, но стоило ему слегка разгрузиться и отвлечься, перед его мысленным взором возникал щемящий душу милый образ, заслонявший собой все вокруг. И Дымок садился на коня, на ходу изобретая повод для поездки к князю. Ропша переглядывался с дьяконом Кириллом, и оба обменивались понимающими добрыми улыбками. Поскольку никаких признаков того, что сотник мог завалить службу, и в помине не было, любовь была его личным делом, которому можно только позавидовать.