продукт, который легко и с энтузиазмом осваивался в России и приводил к различным результатам для обеих сторон. Усвоение французского Просвещения стало благотворным для русской культуры, для ускоренного развития разных форм гуманитарного знания; идеи Гегеля, Канта, в целом немецкой классической философии также оказали серьезное воздействие на русскую мысль, какая до этого развивалась несистемно и вне, собственно, какого-либо определенного философского дискурса. Реализация же в реальной истории российского государства учения марксизма имела отрицательные и драматические в долговременном отношении последствия. Иначе не было бы никакого краха Советского Союза.

Но нас волнует другой аспект этой истории: похоже, что известная родовая несамостоятельность русской метафизической мысли требовала постоянного обращения к западному интеллектуальному опыту, и тем самым Запад во многом испытывал (проверял) действенность и практическую воплощаемость своих идей на чужом этническом и социальном материале. Несет ли он в этом отношении ответственность за все искривления русского коммунизма, вопрос, разумеется, сейчас более, чем праздный, но с теоретической точки зрения небезынтересный. Такое ощущение, что Запад обкатывал на теле России разного рода теоретические модели в аспекте их практического преломления в социальной реальности, и лишь впоследствии применял на своей собственной почве те или иные удавшиеся практики и методики. Я уже писал и в этой книге, и анализировал в других своих работах, что воздействие русской революции на мировой процесс по улучшению цивилизационного качества жизни был безусловен и позитивен.

Однако автора мучает более всего вопрос о том, как сама Россия, ее общественное сознание, ее система ценностей адаптировала к себе западные идеи и как она к ним в итоге отнеслась. Может быть именно сегодня, в ситуации резкого, подчас в формах непосредственного военного столкновения (очередного) Запада и России, пусть даже при странном посредничестве другой части «большой» России – Украины, стоит вглядеться в этот конфликт попристальнее и обнаружить в нем сокровенные, так и не проявившиеся впрямую, черты онтологического противостояния этих двух типов цивилизаций.

Совершенно понятно, что системы России и Запада, близкие по внешней схожести своих экономических структур, выставляющие на первый план получение прибыли, рассмотрение человека как придаточной части бездушных финансовых инструментов, все же различаются на глубинном уровне своих базовых принципов. Идеи глобализма мировой экономики, так легко накладываемые Западом на Россию, якобы позволяющие взаимовыгодно и успешно сосуществовать в самых важных частях своих механизмов, оказывается, не работают. Как только они, слегка опустившись всего лишь на первый уровень подземных коридоров исторической памяти, встречаются с русской онтологией, происходит экзистенциальный конфликт.

И вопросы Крыма, защиты русского мира, развернувшейся русофобии, кажущиеся столь незначительными и не имеющими особого смысла для той самой идеи глобализма с лидерством Запада как такового, для России оказываются жизненно определяющимися, ключевыми, сущностно непреодолимыми при помощи любых экономических механизмов или процессов. И часть Российского общества, и что самое неприятное – часть российской элиты – поверившая, подобно Павлу Ивановичу Чичикову, гоголевскому герою «Мертвых душ», что «копейка бал правит», что рубль (доллар и евро!) всему голова, не может понять, почему эта правильная конструкция обламывается. Эта элита не принимает в расчет, что совесть и веру в русском понимании купить и оплатить наличными нельзя. Происходит «замыкание» ментальных структур и для русского человека становится естественным пожертвовать всем своим имуществом, отказаться от всего, накопленного за жизнь, для того, чтобы были живы близкие, родина была свободна, и совесть его не была отягощена страшным грехом отречения от заветов предков и всей русской традиции.

* * *

Россия как всегда в своей истории запаздывает ехать на поезде мировой цивилизации. На том или ином этапе мировой истории она или с большим трудом, через бесчисленные жертвы отвоевывает себе это право, или вообще вскакивает в последний вагон мирового поезда, оставаясь какое-то время висеть на подножке. Но вот потом «спихнуть» ее, не пустить в вагон, это, оказывается, сделать невозможно. Россия становится упрямой, как какой-нибудь мифологический персонаж, обладающей таинственной связью с землей, и она постоянно находит в себе силы не только ехать в составе мировой цивилизации, но претендует на место в локомотиве и требует своего места у панели управления.

Нужно ли Росссии примиряться с западной цивилизацией?

Любому непредвзятому исследователю, что с Запада, что с Востока, при первом приближении к пониманию России, становится ясно, что обыкновенные приемы анализа не работают, аналогии не помогают, мировая история становится как бы ненужной, так как в ней не отыскиваются ответы на вопросы, что такое Россия, в чем заключена ее тайна, как к ней относиться?

Работая на книгой «Запад и Россия», я перерыл немалое количество работ западных историографов, политологов, философов, культурологов, и практически у всех серьезных и стремящихся к обнаружению истины ученых встречал это неприкрытое удивление самим феноменом российского государства, его загадкой для мировой цивилизации. Вот этот подход, как правило, и становился неумолимо главным – Россия и мир, русские и мировое человечество, русская культура и всемирная цивилизация. Любой взгляд на русское предполагал это удивление, подчас какой-то ужас (в методологическом смысле), что, с другой стороны, позволяет часто решать исследователям те или иные загадки русской истории отсылками к этой ее непостижимости. Короче, не поддается она нормальному анализу и изучению, а потому с исследователя и взятки гладки.

Даже у Шпенглера, какой повествовал о «Закате Европы», а по существу о закате всего Запада, мы обнаруживаем постоянные отсылки к феномену России, какую философ то причисляет к сонму стран иудео-христианской цивилизации, то выводит ее за эти скобки, считая, что в этом случае начинают работать иные законы мирового развития. То же самое мы видим и у А. Тойнби, который верно угадал все истоки российского своеобразия в Византии, понимая ее как восточное ответвление Римской империи. То есть он понимал и описывал эту связь (пуповину), какая скрепляла Древнюю Русь, а впоследствии Россию с античностью, но все же в финале своих рассуждениях удивительно, но справедливо попытался увидеть специфику и оригинальность русского в языке народа и его способе верования. Хотя последнее утверждение осталось у него в неразвернутом виде и высказано в виде предварительных тезисов для дальнейшего обсуждения.

Все это хорошо, за исключением одного важного обстоятельства, касающегося и автора данной книги – эта «тайна» России каким-то своим боком живет в каждом из русских людей, влияет на их умонастроение, на характер отношения к природе, на понимание семейной жизни, на любовь к родине и т. д. и т. п., – она, эта «загадка», связана незримыми, но сильными нитями со всей идеальной внутренней платформой русской культуры в самом широком плане, куда входит практически вся сфера