– У князя хлопот нынче, что ни тебе, ни мне не снилось, – спокойно отвечал преподаватель. – Ему вон Москву по новой отстраивать.

– Отстроит! На то и князь. А что ль, не твоя бы помощь, было бы чего отстраивать, а? Забыть – оно всегда ловчей, чем отплатить добром.

– От добра добра, сам знаешь: не ищут, – Некомат, потупившись, промолчал. – К чему разговор затеял этот?

– К тому, что здесь – никто ты. – Путник оскалился вновь.

– И с того что? Где-то лучше будет?

– А ты сам подумай, – прищурился в ответ тот, – слушок-то уже потек. Не зверь, в клети не запрешь. Сейчас много охочих от чужеродца услыхать про грядущее. Генуэзцы с венецианцами да с Царьградом в разладе. Уж они-то не поскупятся на дары, за то лишь, чтобы от тебя услышать; как им в битве той одолеть всех.

– Кто мне генуэзцы твои да венецианцы? Родственники, что ли?!

– Все людины – братья да сестры. Одним Творцом созданы по образу да подобию Бога.

– Хочешь, сам родственникам расскажи. Желаешь сам к дожу вхожим быть? Так я подсоблю!

– А то не хочу?! Хочу, конечно. А ты, что ль, – нет?!

– А я уже нарассказывал, что пустобрехом зваться стал, да в поруб чуть не угодил, на казни русичей гостем главным стал!

– Предателями они были!

– А ты не суди!

– Горяч ты, Никола, – сбавив обороты, угомонился Некомат.

– Так хочешь сам рассказать дожам генуэзским про грядущее их?

– А то!

– Так слушай, – оскалился в ответ тот. – Недолго осталось Генуе владычицей морей быть. Скоро забудут про ее величие, отъедят и Сардинию, и земли Палестинские, и в Лигурию французы да миланцы наведываться начнут. Корсика – так вообще взбунтуется.

– Брешешь!

– Еще чуть, и забудут все про величие былое! Еще чуть, да сами коленья склонят!

– Пустое… Пустобрехство то!

– Что, еще не раздумал в Геную с вестями идти, а? К дожам за благодарностию?! За почетом да за золотом!

– Да как возможно такое, чтобы пала Генуя? Осадит, что ль, кто?

– Сама рухнет, бо руки вороватые. Что у фрязов, что у венецианцев. А Царьград – османы возьмут.

– Слышь, чужеродец, ты напраслину свою мне не городи! Генуя – сила! Не может она так просто пасть!

– Ага, сила. Оттого, наверное, и дожи правят, а не князья. Сила там, голова где одна, да на постоянке! А когда один пришел[52], потом – другой, так ни порядку тогда, ни силы, ни уважения!

– Оттого, что ль, с боярами и советы держат князья, а? Оттого, что ли, все поперву с боярами снюхиваются, а потом только к князю. Оттого, что ль, чехарда с князьями-то, а?! Пока все живы, так и ладно, а как кто Богу душу отдает, так и начинается замятня! Каждый на Русскую Правду[53]киваючи, сам повыше метит![54]Это, что ль, уважение?! Это, что ль, сила?! Так пусть лучше дожи правят, чем так!

– И так будут, – усмехнулся в ответ трудовик. – Да Генуе твоей от того уже ни жарко ни холодно будет. – Разошедшийся было Некомат осел разом, словно скукожившийся шарик, и лишь молча перекрестился. – Ну, еще что сказать, или досыта наелся?

– Пощади, чужеродец, – взмолился буквально купец. – Довольно. Мочи нет слышать такое! Оно, что ль, правда? – жалобно посмотрел на хозяина кельи Некомат. – Или… или, – словно утопающий, отчаянно цепляясь за соломинку, просиял тот, – упредить возможно?

– Упредить… – усмехнулся Николай Сергеевич. – Тут свои чуть в поруб не бросили едва, а то чужим докажи попробуй, что лихо идет! Так как прознает кто, что с княжества Московского гость про беду вещает, так и поруб кущами райскими покажется! – Келья погрузилась в тишину. – Еще чего знать хотел? – первым нарушил ее Булыцкий.

– Довольно, чужеродец, – покачал головой купец. – Прав ты; оно лучше бы и не знать такого, а тем паче к друзьям с вестью такой и не соваться, – горестно закончил тот, не заметив даже оговорки своей. – Ты прости, – помолчав, продолжил визитер. – Умаялся, да время позднее.

– Мир тебе, – поднявшись на ноги, отвечал Николай Сергеевич. – Я тоже завошкался с тобой; дел уйма осталась несделанных. – И, распрощавшись, Николай Сергеевич оставил ошарашенного гостя наедине со своими мыслями.

– Вона как, – задумчиво почесал бороду Милован. – Из чьих других уст услыхал бы, не поверил бы. Прости, – поймав недоуменный взгляд товарища, пояснил бородач. – Я потому и вышел, чтобы тебя оставить с Некоматом; что скажет, интересно было. Да уж больно вы разошлись, что и на улице слышно стало, о чем да как талдычите, – закашлялся он.

– Слышал, значит, что сулил змий, а? – задорно усмехнулся пенсионер. – Смотри, а ведь как умахну от князя к генуэзцам. Оно и море поближе, и солнца побольше, и зим нет. Научу, чего делать надобно, а там и, глядишь, – хоромы каменные в дачу получу от князя-то местного. А то князь-то Дмитрий уж больно недобр стал. Вон, даже с глаз долой погнал в последний раз.

– Ну-ну, – усмехнулся в ответ тот. – Сам же сказал: свои вон, пока уверовали, сколько времени прошло. А ты тут чужих поучать рвешься. Нет, Никола, здесь сиди. Не забыл про тебя князь, да за походом последним здоровьем худ стал, вот и не едет.

– Чего стряслось? – Про обиду свою тут же позабыв, Булыцкий вздрогнул, вспоминая приступ на поле боя. Тогда Дмитрий Иванович едва не отдал богу душу; лишь чудо да вечная непоседливость трудовика спасли его, а вот сейчас… Таблеток осталось – кот наплакал. Капель – на дне пузырька.

– Хворь одолела. По осени старухи наведались: Простуда, а с нею Знобуха да и Трясуха.

– Чего? – не понял Булыцкий.

– В горячке свалился Дмитрий Иванович, – пояснил лихой.

– Давно?

– День шестой тек, когда я ушел. А еще три дня – в пути. Что сейчас – так и Бог один ведает. Никола, ты, мож, и сестер спровадишь тех, а? Вон, на сече, тогда, с Тохтамышем, живот князя уберег.

– Мож, и спроважу, – тяжело вздохнул тот.

– А охаешь чего?

– Ты, может, не понимаешь чего, Милован, так я поясню, – в упор на товарища поглядел Николай Сергеевич. – Я хоть и из грядущего явился, так не Бог всемогущий, а человек, как ты, да как любой другой! Да, знаю то, что вам неведомо, да не потому, что наперед заглядывать умею, а потому, что с высоты веков уже известно все! Знал, что ли, я, – начал распаляться Булыцкий, – как Дмитрий Иванович с Тохтамышем рассудит? Знал, что ли, что поверил словам моим, а не за пустобреха держал?! Мне, что ли, ведомо было, что ты почет при дворе князя обретешь, а?!