Возвращались, и обожаемая им новая жена Катя не успевала нам печь пироги.

Забавным было, как на каждое торжество Давид Иванович приносил мне книгу с иллюстрациями Дюрера к Библии. Один раз, другой, и в третий раз — на день рождения.

Все закончилось в один момент. Где — то полгода мы не виделись, и вдруг от него я услышал: «рак» — оказалось, судьба приготовила удар, — пожалуй, самый неожиданный в его жизни — неизлечимую болезнь жены. И их стало трое: он, она и болезнь. Но болезнь занимала все больше времени и пространства. Все у него пошло кувырком, все дела забросил, а деньги ушли на борьбу с болезнью. Они ведь до этого и года не прожили вместе, кстати, познакомились в церкви, на вечерней службе. Один раз увидев глаза этой женщины, Давид Иванович полюбил ее на всю жизнь. Но жизнь распорядилась иначе.

После путешествий по Европе, бессонных ночных гуляний по брусчатым набережным, букетов роз и теплых ветров Средиземного моря, боготворимая им женщина вдруг почувствовала себя плохо, быстро начала худеть. И первая медицинская проверка подтвердила самые худшие опасения. Давид Иванович ободрял свою Катерину, виду не подавал, держался. Врачи, колдуны, Израиль. Но ни операции, ни ритуалы, ни химия, ни ремонт храма, где они познакомились, не помогли.

Она не хотела ехать в больницу. Говорила: бесполезно, потом говорила: кот будет тосковать.

Из больницы он забрал ее на дачу, немного отрешенную? Немного смирившуюся со своей бедой. Она была в полном сознании, — просилась на лавку (у них с Давидом Ивановичем была своя лавка в лесу), но до нее они уже дойти не могли, Катя сидела под березами, слушала песни иеромонаха Романа «Ты не пой соловей…», «Если тебя неудача постигла…», гладила кошку и тихо плакала.

Настанет день, когда войдет Давид Иванович в дом, а Кати там уже не будет. Останутся память, одежда в шкафу, фильмы и фотографии, а еще кассета с песнями иеромонаха Романа в исполнении Жанны Бичевской. И тогда Давид Иванович выйдет из дома, и долго будет стоять перед той качелькой, что нелепо повисла на ветке, и нелепо держала на себе несколько сухой сор с дерева.

«Зачем, зачем мне эта жизнь?» — спросит себя Давид Иванович, и не найдет ответа, да и где ж его найти.

Кот куда-то пропал. Давид Иванович расклеит объявления. Будет обходить округу каждое утро.

— Ваш кот взял болезнь вашей жены на себя, — сказал кто-то сердобольный.

— Да как же? Он ушел, когда Кати уже не было.

— Животные охраняют нас от темных сил и часто жертвуют собой. И делают это незаметно и тихо.

— Не могу его забыть, — признавался Давид Иванович. — До последнего был со мной. заметил, что с котом что то не то. Выделения из пасти. Я к ветеринару, биопсия диагноз рак нижней челюсти, только усыплять. До прихода жены из больницы оставалось дней десять. Все это время не мог решиться усыпить кота. А ему было все хуже и хуже. За два дня пришлось поехать к ветеринару.

Жертва кота Давида Ивановича никак не воодушевила на то, что надо держаться. За одну осень Давид Иванович спился. Дачу продал и ушел. Куда, — этого никто не знал. Больше я о нем ничего не слышал. Что еще удивительно, у меня с того времени куда — то пропали все три книги Дюрера, подаренные Давидом Ивановичем. Все, что было связано с тем временем, исчезло. Но иногда, вечерами, я включаю Бичевскую «Если тебя неудача постигнет…», и вижу ту лавку, а перед лавкой кота.

Запах горькой полыни. О судьбе солдата, попавшего в плен в Афганистане

— Ну, Серега! Давай. Отслужишь — выпьем с тобой, — отец едва договорил. В конце фразы предлог «с» будто завис на крюке, куда вешали сумки. А последнее слово «тобой» вышло фальцетом. Отец молчал, неуверенно смотрел в пол, как на аэродром для глаз, которым непременно нужно было приземлиться.

Через месяц самолет приземлится в Кандагаре, а в нем будет его сын, который никогда уже не сядет на обратный рейс. Отец будто предчувствовал что-то.

Сергей накинул на плечо рюкзак, повернулся резко, нашел на полу кошку — кивнул ей. От родителей опускал взгляд, туда, на тот же аэродром на полу, куда уставился отец, еще удивился, что глаза отца, будто исхлестаны недоумением и страхом.

…Он шел по заплеванному тротуару. Курган — бедный, бледный, серый, загороженный заборами, никому не нужный город — безучастно смотрел на него и его скудный рюкзак. Город еще помнил того, кто недавно, 13 лет назад, крутил по его асфальту педали трехколесного велосипеда.

Он шел, и подумал только: никто вслух не произносит это слово — слово, вызывающее отвращение — слово, маячившее перед каждой матерью, у которой сыну вот-вот пробьет 18. Афганистан — это пока в размере той маленькой непогашенной лампочки, висящей на кривом проводе в сенцах.

Впервые это слово он произнесет там, на аэродроме, где обжигающий воздух, будто с запахом горьковатой полыни, песок в глаза, наверняка слетевший с диска солнца.

Впереди два года войны глаз, где те, кто их не вовремя закрыл или недоглядел или увидел ненужное — погибли.

«Красноперов! Давай за грузом! Там 45 километров. Отставить разговоры, товарищ сержант».

«Надо ехать. Еще одна поездка за бочками и ящиками (сбился со счету — которая). Завалили ими все горы. Пока пронесло — не взорвался».

«Вспышка! Перед глазами — белые широкие штаны и „кур-кур“ — речь, знакомая и чужая. Волокут, как мешок с дровами — нужно помогать ногами, иначе обжигающая боль на спине. Орут в ухо — лучше бы дальше били — контуженному не страшно. Однажды повели, как быка на бойню — на веревочке — ну, наконец, освобождение — только бы моментально наступила смерть… Но привели к распутью между жизнью и смертью. Он выбрал жизнь, и… ислам. Зачем и было ли в этом предательство? Глупый вопрос, когда империя забросила тебя туда, и отвернулась от тебя, и тебя никто не ищет, чтобы спасти. Да что там, разве только тебя — сотни таких как ты брошены по аулам. Среди них герои и дезертиры — никто не нужен стране».

Нет, с ним всего этого не произошло.

Это судьба другого солдата, которому он желал освобождения от страданий. Сам он тоже решил жить, банально жить, жить по-человечески, назло тем, кто давно продал его жизнь. Пусть его переход на сторону врага называется дезертирством,