Маура уставилась на отпечаток и содрогнулась. След был детским.

Грейс Отис сидела за обеденным столом и качала головой.

— Ей всего семь лет. Нельзя верить тому, что она говорит. Она постоянно врет мне.

— И все равно мы бы хотели поговорить с ней, — сказала Риццоли. — С вашего разрешения, разумеется.

— Поговорить о чем?

— О том, что она делала на чердаке.

— Она что-то сломала, так ведь? — Грейс нервно покосилась на мать Мэри Клемент, которая и вызвала ее с кухни. — Она будет наказана, мать-настоятельница. Я стараюсь не выпускать ее из поля зрения, но она все время озорничает исподтишка. И никогда не знаешь, что у нее на уме…

Мэри Клемент положила руку на плечо Грейс.

— Пожалуйста, позвольте полиции побеседовать с ней.

Женщина заколебалась. Вечерняя уборка на кухне оставила на ее фартуке пятна жира и томатного соуса; пряди тусклых волос, выбившиеся из прически, падали на потное лицо. Это было неухоженное, измученное лицо, которое никогда не было красивым, и каждый прожитый день отпечатывался на нем новыми горькими складками. Сейчас, когда все ждали от нее решения, Грейс чувствовала себя хозяйкой положения и, похоже, наслаждалась своей властью. Ей хотелось растянуть это удовольствие, в то время как Риццоли и Маура сгорали от нетерпения.

— Чего вы боитесь, миссис Отис? — тихо спросила Маура.

Грейс в штыки встретила ее вопрос:

— Я ничего не боюсь.

— Тогда почему вы не хотите, чтобы мы поговорили с вашей дочерью?

— Потому что ее словам нельзя доверять.

— Да, мы понимаем, что ей всего лишь семь…

— Она врушка. — Слова прозвучали резко и отрывисто, словно удар хлыста. Лицо Грейс, и без того некрасивое, исказилось уродливой гримасой. — Она обманывает по любому поводу. Даже по всяким глупостям. Нельзя верить ничему из того, что она говорит.

Маура взглянула на аббатису, которая удивленно покачала головой.

— Девочка всегда такая тихая и скромная, — сказала Мэри Клемент. — Поэтому мы и разрешили Грейс приводить ее с собой на время работы.

— Я не могу позволить себе содержать няню, — перебила ее миссис Отис. — Я вообще ничего не могу себе позволить. И у меня есть единственная возможность работать, если после школы она находится здесь.

— Она просто ждет, пока вы управитесь с делами? — уточнила Маура.

— А что еще мне с ней делать? Я должна работать, понимаете? Моего мужа никто держать бесплатно не будет. В наши дни даже умереть нельзя, если у тебя нет денег.

— Простите?

— Мой муж пациент хосписа Святой Катарины. Одному Богу известно, как долго он там пробудет. — Грейс метнула ядовитый взгляд в сторону аббатисы. — Я работаю здесь по соглашению с хосписом.

Соглашение не из приятных, подумала Маура. Грейс с виду не было еще и сорока, но ей, похоже, казалось, что жизнь уже кончена. Она была скована обязательствами — и по отношению к дочери, которая явно не вызывала у нее теплых чувств, и к мужу, который слишком долго умирал. Для Грейс Отис аббатство Грейстоунз было не святой обителью, а тюрьмой.

— А почему ваш муж в хосписе? — осторожно поинтересовалась Маура.

— Я же сказала вам. Он умирает.

— От чего?

— Болезнь Лу Герига, АЛС. — Грейс произнесла это безучастным тоном, но Маура хорошо знала страшный диагноз, скрывающийся под этой аббревиатурой. Еще студенткой ей приходилось осматривать пациента с амиотрофическим латеральным склерозом. Находясь в полном сознании, он был способен ощущать боль, но не мог шевельнуться, поскольку мышцы атрофировались, превратив человека в сгусток мозга, зажатый в бесполезном теле. Осматривая его сердце и легкие, пальпируя живот, она чувствовала на себе его взгляд и старательно избегала его, зная, сколько отчаяния увидит в этих глазах. Покидая больничную палату, она испытывала облегчение с оттенком вины — но лишь с оттенком. Его трагедия ее не касалась. Она была просто студенткой, на мгновение заскочившей в его жизнь и вовсе не обязана была делить с ним тяжкую ношу его несчастья. Она была свободна и могла уйти, что она и сделала.

А вот Грейс Отис не могла. И крест, который несла она, избороздил морщинами ее усталое лицо, выбелил волосы преждевременной сединой.

— По крайней мере я вас предупредила, — произнесла она. — Девочке доверять нельзя. Она любит рассказывать небылицы. Впрочем, иногда довольно забавные.

— Мы понимаем, — сказала Маура. — Детям это свойственно.

— Если вы будете говорить с ней, я должна быть рядом. Проследить, чтобы она вела себя как следует.

— Конечно. Это ваше право как матери.

Наконец Грейс встала.

— Нони прячется на кухне. Пойду приведу ее.

Прошло несколько минут, прежде чем Грейс появилась вновь, волоча за руку темноволосую девочку. Было совершенно ясно, что Нони не хотела выходить из своего укрытия и сопротивлялась, как могла, упираясь каждой клеточкой своего маленького тельца. В конце концов Грейс просто подхватила дочку под мышку и усадила на стул — но не по-матерински нежно, а грубо, с брезгливостью женщины, доведенной до отчаяния. Какое-то мгновение девочка сидела смирно, явно удивленная тем, что так быстро покорилась. Это был кудрявый ребенок с квадратным подбородком и живыми темными глазами, которые сразу же оглядели всех присутствующих. На Мэри Клемент девочка посмотрела лишь мельком, чуть дольше взгляд ее задержался на Мауре и наконец остановился на Риццоли. И уже не двигался, как будто только Риццоли была достойна ее внимания. Как собака, которая из всех сидящих в комнате выберет единственного астматика и станет досаждать ему, Нони остановила свой выбор на той, что любила детей меньше всех из присутствовавших женщин.

Грейс подтолкнула дочь локтем.

— Ты должна поговорить с ними.

Нони сморщила личико в знак протеста. И выдавила из себя два слова, которые прозвучали хрипло и больше походили на кваканье.

— Не хочу.

— Мне все равно, хочешь ты или нет. Это из полиции.

Взгляд Нони по-прежнему был прикован к Риццоли.

— Они не похожи на полицейских.

— Но они работают в полиции, — сказала Грейс. — И если ты не скажешь правду, тебя посадят в тюрьму.

Именно этих слов из уст родителей полицейские опасаются больше всего. У детей появлялся страх перед теми, кому они должны доверять.

Риццоли кратким жестом дала Грейс понять, чтобы та замолчала. Джейн присела на корточки перед Нони, так чтобы их глаза оказались на одном уровне. Они были удивительно похожи — обе с темными кудрями и пронзительным взглядом, так что у Риццоли возникло ощущение, будто она видит перед собой собственного маленького клона. Если бы еще выяснилось, что Нони такая же упрямая, ничего хорошего можно было не ожидать.