Виктор с опаской оглянул небо. Он искал дрон, увязавшийся за нами на полпути сюда. Из-за него пришлось изменить маршрут, ища убежище на молочной ферме. Виктор сказал, что тот, скорее всего, реагирует на наше тепло, потому что мы шаркаем ногами так, что услышит даже глухой. Звуковые датчики у дронов были отличные, а вот тепловизоры иногда давали сбой: химикаты, отравляющие землю, вступали в реакцию с токсичными дождями и выделяли большое количество тепла. По дороге сюда земля была влажной.

Сквозь прохудившуюся крышу фермы пробивался тусклый сумеречный свет. Догоняющая нас ночь наступала на пятки, но была все же позади. Я оказался прав — это был закат. Удивительно, что такая развалюха смогла преодолеть огромное расстояние. Выжженное поле осталось далеко позади. Летели мы долго, у меня устали глаза, и внизу я видел разное. В условиях искусственного мира никто не рассчитывал, что человек перестанет контролировать природу. Широко распахнув глаза, я глядел на все промахи нового мира. Растения, не способные обрести покой в надвигающейся ночи, застилали Венеру сплошным океаном. Они ползли по земле, поглощая холмы, полуразрушенные дома и друг друга, тянулись вдоль берегов вялых рек, пробивались сквозь камни, пускали корни в ржавчину и дробили бетон. Они не могли перестать расти. Чтобы заснуть на время долгой ночи, нужно сложить ищущие солнечного света листья. В них не была заложена эта функция, или она просто сломалась, а человека здесь не было, чтобы исправить свои же ошибки новыми. Внизу творился хищный, бурный рост сошедшей с ума природы.

— Среди такого не прикорнешь, и даже не помочишься, — сказал про это Томаш, — Все трещит, скрипит и тянется к твоей заднице. Страшно закрывать глаза! Наутро проснешься под толстым одеялом из салата и ещё какой-нибудь хрени, черт их разберёт эти названия. А вот начинкой будешь ты — мясная начинка под зеленью. Хех… а что? Я бы попробовал, только в человеке слишком много дерьма. А живность, сдается мне, сюда и не заглядывает.

— Так растения же не хищные, — ответил ему Мара.

— Предлагаю тебе проверить, — парировал Томаш.

Проверять Мара не захотел. Может, и другие тоже испугались? Куда делись пятьсот миллионов человек, населяющих Венеру? Эта планета почти размером с Землю. Наверное, так и должно быть. Я слишком привык к Земле, кишащей людьми, словно червями в яблоке. Но разрушенные войной дома подсказывали совсем иную разгадку: люди никуда не делись, они тут же, внизу, под толстым одеялом зелени. От горизонта до горизонта простиралась цветущая пустыня, и ни одной живой души.

Но там, где мы оказались, цветущим место не назовешь. Отравленная земля — единственное, что смогло остановить безумие искусственного мира. Он оборвался резко, внезапно, будто один мир выключили и тут же переключили на другой. Я даже помню этот момент: перед носком сапога пролегала четкая зелено-черная линия. Зеленый океан позади, черная, ядовитая пустыня — впереди. Шаг, и ты в иной реальности.

Я прикоснулся к робкому лепестку, торчащему из жесткой толстой лианы, и он мгновенно сложился. Это единственное, что породил ядовитый перегной. Когда-то сочная зелень бледнела, перенимая на себя серость сумерек. Она прерывисто огибала проржавевшие перекладины большого ангара с чередой загонов для скота. Бетонные стены кое-где обрушились, крышу разъели кислотные дожди, стальные заграждения превратились в труху. Прикоснись — рассыпятся, оставив на пальцах пыльцу ржавчины. Почти в каждом загоне лежало по дохлой корове, с которой когда-то сцеживали молоко. Под белесыми обломками костей лежала высохшая и стерильная плоть, так и не привлекшая хищников. Она тоже была ядовитой. Война застала их врасплох. Рядом со мной болтался длинный коровий череп на ремне, на момент химической атаки животное было привязано к столбу, но загон был открыт. Под тяжестью тлена шейные позвонки треснули, скелет осел на пол неровными обломками, но череп не упал, застряв в петле. Так и мотался туда-сюда, пока я не сбросил его ударом ботинка.

— Нас решили провести по проклятой земле, — посетовал Томаш.

— Что это значит? — спросил я.

— Здесь на много километров нет никого вокруг, — услышал я Виктора, который оторвался от щели в стене. С досадой спрятал за пазуху заглючивший навигатор и направился к нам. — Нет ни людей, ни зверей. Может, найдутся мелкие, но это будет удача. Ты — со змеями. Томаш. Вроде так тебя зовут?

— Это драконы.

— На змей похожи, — кажется, Виктору было все равно. — По проклятой земле вы идете вместе со мной. Не думай, что ты какой-то особенный.

— Мы z-отряд. Я самый отстойный. Так разрешается думать?

— На твое усмотрение.

— Почему она называется проклятой? — настаивал я, хоть уже знал часть ответа.

Не нужно шевелить мозгами, чтобы понять: отравленная земля, не способная ничего породить, рано или поздно сама притягивает подобные названия. Но что можно сказать о цветущих полях, превращающих исполинские каменные памятники в садовые фигуры?

— «Полоса Хайнлайна» — первая линия отчуждения. Сюда пришелся самый массивный удар «Венета» в начале войны. Никто не был готов. Люди спали в своих кроватях, животные ходили по лесам, Земля радовалась, как хорошо ей удалось устроить быт Солнечной Системы. Тогда еще не было «Скайблока», а протоколы защиты не сработали, — Виктор посмотрел на меня с презрением, но не свысока. Мы были одинакового роста — длинные и плечистые, только он был похож на армбота в полной комплектации, а я на базовую сборку, состоящую только из позвоночника и ребер. — Год назад об этом трубили по всем новостям. Все слушали и всё слышали. Ты где был, парень?

— Я так долго об этом предупреждал, что, когда все случилось, сам перестал слушать. Стало как-то не интересно. Наркотический угар гораздо приятней, чем удивление поставленных перед фактом людей.

— Ну, до нового угара тебе ещё не скоро — как тебе такой факт?

— А закурить-то хоть будет?

— У меня есть кое-что получше, — Виктор пошурудил в кармане разгрузки, выудив горсть маленьких конфеток в ярких разноцветных фантиках. Отсчитал ровно семь, раздал каждому, оставил себе одну, последнюю протянул мне. — Держи. Дымить фитилем на тепловые дроны не самая лучшая идея.

Джиан распотрошил гостинец, первым отправив леденец в рот. Я взглянул на ладонь: оранжевый…

— Что это? — спросил я, подозревая, что оранжевый язык у здешних военных — повсеместная эпидемия. — Дурь какая-то?

— Да, — отрезал Виктор. — Сахар. Брать будешь?

Наверное, в моей интонации можно было уловить настороженность, но на самом деле я спросил не без надежды. К сожалению, конфета действительно оказалась обычным сахаром. Еще был ароматизатор апельсина и краситель языка. Решил подождать, вдруг