Света здесь почти нет, единственная карбидная лампа горит неровно. Крошечный язычок пламени бьется у закопченного отражателя. Тень на стене искривляется, дергает руками.

Человек на стене вдруг замирает и начинает бормотать:

– Откуда ты такой взялся, Убер? Убер? Убер! Не был бы таким упрямым, давно оказался бы на свободе. Слышишь, Убер?

Он не отвечал. Ему надо беречь силы. Призраки подождут.

Гррр, гррры, грррр. Кирка скребет породу – судя по звуку, он опять наткнулся на кварц. Или это железобетон? Хрен его знает.

Он никогда не сдается.

Убер закашлялся, в груди словно что-то рвалось, сплюнул – темный сгусток. Наплевать. Жить вечно все равно нельзя. Так что загнуться от лучевой болезни – не самый плохой вариант. Те ребята, что вытащили его с поверхности, вкололи ему обычную противорадиационную фигню – не пожалели, за что им спасибо. А ведь Блокадник его почти добил…

Сейчас бы красного вина. Для вывода радионуклидов, конечно. Убер усмехнулся потрескавшимися губами – больно. Лучше всего грузинского «Киндзмараули». Сто лет не пил его. А оно, блин, вкусное. Убер поднял кирку. Такое вкусное, что даже сейчас, спустя много лет, у него кружится голова от одного только воспоминания…

Он облизал губы. «Киндзмараули» бы сейчас… или воды.

И женщину. Просто, чтобы посидела рядом. Чтобы положила его больную голову на свои мягкие колени…

Чтобы он дремал, чувствуя затылком ее тепло.

И больше ничего не надо в целом свете.

– Она скучает возле стойки, – запел он негромко. Голоса почти нет, одно хрипение и клекот. Но для блюза самое то. – В фартуке, с салфеточкой…[1]

Наконец-то у него настоящий блюзовый вокал. И все из-за этих уродов.

– Придет мой друг Иван! – закричал он вдруг. – И всех вас на хрен поубивает, сукины дети!

Убер проснулся. Вокруг была темень, лампа почти погасла. Он подтянул к себе кирку, с трудом поднял…

– Как конфетка. Что ты здесь забыла, деточка?

Кирка ударяет в камень. Звяканье кандалов.

– Свежа на удивление… – еще удар. – От туфелек до бу-ус…

Он перевел дыхание.

– Как приглашение, – он закашлялся, сплюнул, – на о-очень странный блюз…

Перегон Звездная-Московская, два месяца спустя

Никогда не откапывайте незнакомцев.

Убер усмехнулся. Боль в груди все не отпускала, в горле саднило… Скинхед сглотнул. Никогда, значит? Хорошая шутка. А то откопаете одного такого, а он возьмет и вытащит вас с каторги. Без предупреждения. Без долгов. Без обещаний. Просто так. Даром.

Сейчас они распрощались, чтобы пойти каждый своей дорогой. Путь незнакомца, которого охранник на блокпосту Звезды назвал «Тараном», вел к некой серьезной цели. Путь красного скинхеда Уберфюрера традиционно вел к смерти. Убер откашлялся, незаметно от товарища сплюнул в сторону. Привкус железа во рту. Опять кровь.

«Из двух дорог всегда выбирай ту, что ведет к смерти».

Долбаное бусидо долбаного самурая. А что делать, если сейчас все пути ведут к смерти? Убер хмыкнул, выпрямился, шагнул раз и другой…

В последний момент незнакомец окликнул его:

– Постой, холера! Как звать-то тебя?

Убер повернул голову, против воли усмехнулся. «Холерой» его никто еще не называл. Обычно обходились традиционным «геморроем».

– Андрей, – сказал он. Поднял руку, прощаясь. – Аста сьемпре, команданте. До вечности, брат.

Когда шаги спасителя стихли в глубине тоннеля, Убер остановился. Рухнул прямо на ржавые рельсы. Перед Тараном он держал марку, но на самом деле ноги его едва слушались. В забое отвыкаешь ходить далеко. И вообще – многое отвыкаешь.

Скинхед почесал затылок.

– Что теперь делать-то? – спросил он вслух. – Этому-то хорошо, вытащил тебя с каторги и свободен. А ты тут разбирайся… живи.

Убер покачал головой, выдохнул. Воздух свободы отдавал сыростью. Сидеть было хорошо, но… не совсем. Скинхед подумал и улегся между рельсов на спину. Вытянул ноги – хорошо. Сил вообще нет. Затылок приятно холодило, над Убером простирался в обе стороны бетонный потолок. Полупрозрачная, уютная тьма вокруг. В самый раз для призраков. Скинхед подумал и сказал тоннелю:

– Выпить бы… – помедлил и добавил: – На радостях.

Почему-то большая радость изнуряет сильнее большого горя.

Тоннель молчал.

Станция Звездная, кабинет Начальника «Красного пути»,

вечер следующего дня

– Может, сообщить ему? – предложил старший надсмотрщик Хунта. Официально в иерархии Звездной он пока не поднялся выше среднего командного состава, но считался доверенным человеком Директора. А это многое значит. Гораздо больше, чем любое звание. Перед здоровенным уродливым надсмотрщиком уже начали заискивать.

Хунта знал, многие считают его туповатым – из-за внешности. Низкий лоб, толстые надбровные дуги, широкий нос, уродливые уши, сломанные когда-то на занятиях борьбой. Действительно, он больше походил на обезьяну, чем на советника вождя. Но это и хорошо. Такая иллюзия здорово облегчает жизнь. Пусть недоброжелатели до последнего момента думают, что он тупица. Он, тупица и уродливая обезьяна, переживет всех умников. И постоит у похоронной дрезины, когда мортусы будут упаковывать этих красавцев в погребальные саваны…

– Так сообщить?

Директор задумчиво покачал головой.

– Не будем торопить события. Как это случилось?

Побег каторжника – всегда ЧП. Но этот каторжник – особый случай. Четвертая попытка побега! Его заковывали в цепи, его били, морили голодом, его загнали в дальний тупик, где и разогнуться толком нельзя, в одиночку, чтобы не смущал умы остальных… А он все равно сбежал. Фантастика и только. Если бы не личная просьба важного человека, этого возмутителя спокойствия пристрелили бы еще в прошлый раз… Во избежание последствий. Нет, с такими, как он, привычные методы воспитания не работают. Таких только уничтожать.

Хунта почесал затылок. Неторопливо роняя слова, заговорил:

– Его вывел этот чокнутый сталкер, Таран. Воспользовался мандатом, который подписали все станции Большого Метро. Нагло и цинично Таран обманул охрану, практически запугал, если быть точным. И вывел трудновоспитуемого за границу станции.

Директор помолчал. Задумчиво повертел в пальцах кружку с чаем. В ладони шло тепло.

– Думаешь, он знал, кого вытаскивает? – спросил наконец.