Инцидент с Роем Мартином стал моим первым опытом общения с боксером, были и другие, например: среди людей, избивших меня в Бедворсе, был мужик, у которого на руке виднелась татуировка с боксером. Я всегда интересовался боксом и презирал себя за то, что слишком ленив, чтобы тренироваться.

Дэйв Смидт сообщил мне, что на Кингз-кросс открылся новый боксерский зал. Раньше там располагалась гостиница «Рекс», я любил ее как бывшую девушку. Она находилась недалеко от того места, где мы жили, когда впервые приехали в Австралию и снимали квартиру позади полицейского участка на Кингз-кросс. Тогда казалось, что у меня есть все для счастья. В 1989 году там был паб, полный туристов. Все мои знакомые пили там. В бистро можно было поджарить себе кусок мяса на открытом огне, что теперь кажется совершеннейшей экзотикой. В «Рексе» я всегда чувствовал себя невыразимо далеко и в то же время очень близко от дома. Я захаживал туда с Крисом, Джо и Гаем – мы были при деньгах, работали на другом краю света и радовались жизни, как дети.

Боксерский зал оказался большим пустым помещением с несколькими боксерскими грушами, висевшими в ряд, как упитанные висельники, и с мешками, прикрепленными к полу и потолку. На стене болталась «груша-капелька» для отработки скорости, а ринг казался пустым и грозным. Большинство боксерских залов одновременно выполняет функции музея собственной славы, их стены обклеены плакатами с рекламой давно забытых поединков. У зала, в который я пришел, не было ни славного прошлого, ни перспективного будущего. Там ошивались два тренера: выходец из Восточной Европы, работавший с любительской командой Нового Южного Уэльса, и Барри Раф, который тренировал нескольких профессионалов. В тот момент он держал подушки перед огромным потным тяжеловесом по имени Большой Джимми. Раф был небольшого роста, плотного телосложения, со временем его тигриная морда стала плоской, но на ней постоянно играла улыбка. Когда Большой Джимми утих, я спросил Рафа, могу ли попробовать тренироваться в их зале.

Раф был готов на все за пять долларов в час.

У меня получилось немного лучше, чем я ожидал. Практически каждый раз, как Раф показывал мне подушку, я умудрялся попасть по ней – хотя и не всегда правильной рукой. Три раунда по три минуты измотали меня. Каждая когда-либо выкуренная мною сигарета возвращалась в мои легкие, как бумеранг. Я потел, как Большой Джимми, с меня стекали ручейки и реки соленой воды, а когда я закончил, мои кулаки тряслись, как отбойный молоток.

Я ходил туда пару раз в неделю и становился все хуже и хуже, я начал промахиваться мимо подушек и попадать в Рафа. Однажды умудрился ударить сам себя. Раф давал мне отвести душу на грушах, что почти убило мои кулаки, и на «груше-капельке», по которой я никак не мог попасть, потому что она двигалась слишком быстро. Раф ко всему относился с юмором. Он начал немного передразнивать меня – как будто я косил глазами и бегал от собственного кулака. Иногда он прыгал на одной ноге, чтобы показать, как должны работать ноги.

Самой большой проблемой для меня было передвижение по рингу. Я тот самый человек, который выходит на вас из-за угла, когда вы бежите по своим делам. Я останавливаюсь всего в сантиметре от вас. Вы отходите влево, чтобы дать мне пройти, но я отхожу вместе с вами. Вы смещаетесь вправо, я делаю то же. При этом каждый раз я раздосадованно трясу головой и бурно извиняюсь. В боксе рекомендуется двигаться в противоположном от соперника направлении – так в вас сложнее попасть.

Даже при том, что я был совершенно убогим боксером, первые успехи придали мне уверенности в себе. Бокс привлекал меня в силу целого ряда обстоятельств: я думал, что заслуживаю того, чтобы меня избили, избили страшно и больно, чтобы у меня стало двоиться в глазах, остановилось дыхание и я повалился на спину. Потом я бы поднялся, и все повторилось бы снова – до тех пор, пока я уже не смог бы встать. Я хотел, чтобы меня выбили из собственного тела.

Я хотел очиститься, думал, что бокс сделает меня другим человеком. Я больше не хотел пить, курить или делать все то, что делал раньше. Потея, я представлял, как из меня выходит все дурное, боксируя, не мог думать о том, что натворил. И наконец, если бы мне снова встретился Рой Мартин – например, выскочил бы из холодильника или свалился с дерева, – я смог бы как следует отделать его.

Кроме всего этого, мне хотелось получить собственный раздел в журнале. Тод и Марк убедили меня, что внештатному автору необходим регулярный источник дохода. Я не мог писать, что думаю, потому что я думал о весьма обыденных и предсказуемых вещах (как и большинство людей, я был критическим троцкистом со значительным анархико-пацифистским уклоном). Поэтому я предложил Филу дать мне колонку, где я целый год описывал бы свои занятия боксом, а затем – заключительный профессиональный бой. Он отнесся к идее довольно сдержанно, потому что не верил, что я готов пройти через все это. Но мне удалось убедить его, что у меня все получится. Он сказал:

– Это будет просто замечательно. Я уже вижу эту фотографию в последней статье: ты стоишь весь в крови, и рефери поднимает твою руку.

Он не понял, что я хотел бы лежать на ринге в луже собственной крови.

Я рассказал Рафу о своем плане. Он не возражал, потому что поначалу не поверил мне. Я спросил, как он оценивает мои шансы, Раф ответил весьма уклончиво:

– Ты не традиционный боксер, но ты очень целеустремленный. – И добавил: – Тебе всегда было на меня наплевать.

Крутые парни, заходившие в наш зал, смотрели на меня с таким удивлением, как будто перед ними был говорящий пес или таракан, читающий газету. Спустя пару месяцев постоянных тренировок Раф выпустил меня на ринг с Брэдом Макклатченом – тихим мускулистым боксером, который напомнил мне Питера Пауэла. Макклатчен провел четыре профессиональных поединка и не проиграл ни разу.

Раф надел мне на голову защитный шлем, выдал пару перчаток, значительно превосходивших по размеру мою голову, и велел атаковать. Макклатчен спокойно смотрел, как я несусь на него, дико размахивая левой рукой и покачивая правой. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что он не двигается и, чтобы попасть по нему, мне надо только немного сконцентрироваться. Парой размашистых движений я слегка задел его перчатки, он блокировал мою правую, я отвесил ему хук. Я начинал нравиться сам себе. Затем Макклатчен дал мне сдачи. Разница между нашими ударами заключалась в реакции: на мои удары ее не было, на его – была. Он выглядел так, как будто был готов простоять под моим натиском как минимум неделю, и единственное, чего ему не хватало, это картофельных чипсов и, возможно, видеомагнитофона. В то же время от его ударов моя голова так поворачивалась, что я видел стену за своей спиной.

– Смотри на него! – кричал Раф.

Но как смотреть на парня, когда каждый раз, как ты поворачиваешься к нему лицом, он снова заставляет тебя чесать подбородком лопатку?

После первого раунда Раф прошептал:

– Врежь ему левым хуком, – улыбнулся и похлопал меня по плечу, как будто был на моей стороне.

Потом он подошел к Брэду, улыбнулся и похлопал его. Неужели он думал, что я этого не вижу? Наверное, он говорил Макклатчену, что я собираюсь достать его левым хуком.