Когда Брик впервые наткнулся на подразделение фелькских солдат, они допросили его. Им было велено проверять, есть ли у проезжающих разрешение пользоваться данным отрезком дороги. На самом деле цель проверки, конечно, заключалась в том, чтобы перекрыть беженцам дорогу на юг. Брик, который направлялся на север, в глубь свежезахваченных Фельком территорий, несколько озадачил их. Он объяснил, что, будучи странствующим менестрелем, не раз путешествовал по этому маршруту, и сейчас также надеялся проехать дальше на север. Он ясно дал им понять, что война его ничуть не беспокоит.

Такое отношение к событиям было вполне привычным. Барды традиционно сохраняли нейтралитет. Для музыки практически не существовало государственных границ. На протяжении сотен зим, даже во времена, когда Перешеек сотрясали самые жестокие смуты, музыканты беспрепятственно проходили куда хотели. В некоторых областях даже считалось опасным чинить препятствия менестрелям – это сулило серьезную неудачу.

Разумеется, от него потребовали доказательств принадлежности к цеху менестрелей. Он охотно исполнил несколько песен.

В результате фелькские солдафоны даже выдали ему гражданский пропуск и позволили ехать дальше. Пропуск представлял собой лист пергамента, на который капнули блямбу разогретого желтого воска; когда воск остыл и схватился, фелькский сержант маленьким металлическим штампом оттиснул на нем некий замысловатый знак. Формально это не обеспечивало Брику неограниченного передвижения по новым владениям Фелька – но хотя бы избавляло от подозрений. Теперь он мог не опасаться, что его ненароком повесят. Армию науськивали на инакомыслящих, на дезертиров и других беглецов. К бардам это, очевидно, не относилось. Их не считали опасными.

Теперь Брик без опаски придержал коня. Он был счастлив, что его серого не реквизировали, и теперь поднял руку с раскрытой ладонью в жесте обычного приветствия. Другую руку он не спеша сунул за пазуху, чтобы достать заветную бумагу с печатью.

На дороге стояло всего пятеро солдат. По глубоким наезженным колеям в плотной почве под копытами коня Брик догадался, что прежде здесь проходила главная транспортная артерия здешних мест; теперь же оживленного движения явно не наблюдалось. Оккупация наверняка нарушила или даже вовсе прервала нормальную торговлю и передвижения. Даже здесь, достаточно далеко от театра военных действий, Брик почти не встречал других мирных жителей, иногда целыми днями.

Если не считать неприятного холодка в душе, других осложнений на вражеской территории он не испытал: встречные солдаты принадлежали к оккупационным частям, а не к боевым.

По обеим сторонам дороги тянулись поля, заросшие травами, выгоревшими на летнем солнце. Поодаль был выложен из камней очаг, и что-то вкусно пахнущее булькало в полукруглом котелке над костром. Стояла лохань с водой, выстиранное белье колыхалось на ветру. Двое солдат играли в броски на самодельном столике из двух булыжников и щита, положенного сверху. В этой карточной игре использовались игральные кости и немалый запас хитростей. Брик когда-то неплохо играл в нее, даже не прибегая к разным волшебным тонкостям для улучшения своего счета.

Все говорило о том, что пятерка бравых солдат Фелька уже довольно давно занимает эту позицию. Похоже, служба в патруле не была им в тягость. Они поснимали все доспехи и остались в форменных рубашках, хотя и при мечах. Девушка-сержант подошла взять у Брика пропуск, едва удостоив его беглого взгляда своих выпуклых глаз. За ее спиной держался мужчина примерно одних лет с Бриком; этот со странным напряжением на лице присмотрелся к нему пристальнее.

Отпечаток на желтом воске был настолько сложен, что подделать его было трудно – а может, и вообще немыслимо. Сержанту, видимо, хватило одного взгляда, чтобы убедиться в подлинности пропуска, но она не торопилась возвращать его.

– Слезай с лошади. – В ее интонациях не было враждебности, только скука.

Брик спешился. Второй солдат продолжал изучать его, и от этого становилось неуютно.

– Это что? – спросила сержант, заглянув ему за плечо.

– Меллик. – Ни один уважающий себя бард не стал бы называть инструмент ни полным формальным титулом «меллиглос», что означает «медовый голос», ни «коробочкой» – этим фамильярным прозвищем мог пользоваться кто угодно, только не бард.

– Ладно, покажи нам, чего умеешь. – Она махнула рукой, подзывая парочку, увлеченную бросками, и пятого солдата, который вяло, словно пребывая в летаргии, водил точилом по клинку своего меча, сидя на табуретке возле очага.

Не снимая с шеи холщовую перевязь, Брик передвинул инструмент в рабочее положение, на грудь. Он чуть помедлил, настраивая одну из струн, а затем приступил к делу. Беспрестанные упражнения не пропали даром – техника исполнения за последние недели заметно улучшилась. Еще важнее, пожалуй, было то, что он теперь мог играть по заказу. Ему больше не требовался душевный подъем и какое-то особое настроение: если кто-то платил ему (или, как сейчас, приказывал), то он мог выдать увлекательную песню на любой вкус.

Этим он и занялся, в очередной раз мысленно пожалев, что репертуар у него несколько однобокий. Он знал предостаточно непристойных застольных песен, но было бы полезно знать и более традиционные тексты для подкрепления иллюзии профессиональной принадлежности.

Брик еще окончательно не избавился от страха перед публикой. Но он припомнил мудрый совет, который давали друг другу актеры: если хочешь справиться с мандражем, играй свою роль для кого-нибудь одного в зале и игнорируй всех прочих. Когда первый раз ему пришлось играть в трактире, Брик так и поступил: выбрал маленькую девочку, дочь купца, путешествующего со всей семьей. Она смотрела на него большими глазами, с восхищением следя за движениями слегка запинающихся пальцев.

Он играл для нее, для нее одной, и от этого почему-то пальцы его стали попадать по ладам, и даже голос выровнялся. Вообще-то он пел недурно; в его голосе был даже некоторый многозначительный оттенок, согласно моде. Он исполнил те немногие пристойные баллады, какие знал – из уважения к девочке трех или четырех зим от роду, которая была для него всей публикой в тот вечер. Было бы решительно неловко шпарить вовсю «Девственницу Сильду» или «Как в эле дяденька утоп» в ее честь…

Девочку его искусство явно пленило: она всплескивала пухлыми ручками, хлопала в ладоши и заливисто смеялась. Брик обнаружил, что ему это весьма приятно.

Очень порадовали его также монеты, сыпавшиеся на стол перед ним, пока он играл – этого хватило, чтобы оплатить ночлег, сохранив в целости ту сумму, что хранилась в потайном кармане под подкладкой его куртки. Аайсью настояла, чтобы он взял с собой деньги, отправляясь в героический поход в Суук.

Еще радостнее было то, что слушатели в тот раз признали его за настоящего барда. От того, сойдет ли он за настоящего, зависел весь успех его замысла.

Лишь на следующий день, продолжив путь на север, Брик понял, что девочка в гостинице напомнила ему дочку, Греммист. Горло ему перехватило. Его малышка тоже любила смотреть, как он играет на «коробочке».