Кишка, вытянув губки, будто для поцелуя, одобрительно кивал. И подливал в стариковскую рюмку.

— А за что деньги-то плачены? Ведь, говорят, что нужных бумаг вы так и не нашли.

— А это, мил человек, кому за что. Мне — за то, что я всю свою работу честно выполнил. И сейф бы открыл, не переусердствуй Черепа. Дедок раньше кончился, чем место назвал. Ключ мы нашли у него, а шифр я бы «выслушал» у самого ящика. Но искать у нас уже времени не было. Так, по верхам пробежались…

Когда Никифоров ушел на цыпочках, стараясь не разбудить сморенного сном Старика, тот — едва за гостем захлопнулась дверь — потянулся к мобильнику.

— Это я. Да. Вышел. Пусть Косой проследит. Нет, вряд ли он стучит кому-то из ментовки. Но кто-то под нас явно усиленно роет, ага. Вот заодно и узнаем. Проведем, так сказать, следствие.

А про себя о Кишке так подумал: зажился ты, стукачок, похоже. Но ничего, это дело поправимое.

И на кладбище, в самом бедном социальном уголке, скоро появится долгожданная могилка бывшего вора Юрия Старикова. А это хорошо…

Морг Первой градской — отдельный корпус в глубине территории, старое здание в два этажа с подвалом. Двое мужчин умерли в больнице только что, рано утром. Если души усопших расстаются с телом не сразу, то этим двум, что незримо витали теперь под высоким, в грязно-синих и рыжих пятнах потолком, увиделись два выщербленных мраморных стола (древних, еще со времен основателя больницы русского хирурга Спасо-Кукоцкого), а у столов — трое мужчин.

Санитары морга были лохматы, в грязных спортивных штанах, в бесформенных сланцах на босу ногу, несмотря на холод. Двое старших — без возраста, в клеенчатых фартуках, какие видывали прежде на мясниках в гастрономах. Третий — их племянник. Все трое умеренно пьяны.

Труп кавказца, лимонно-желтый, скрюченный, лежит на мраморе Спасо-Кукоцкого.

— Этому куда, дядя Коль, черному-то? В рай или в ад?

— Не знаю. Мусульманин он. Да и то его уже Живодернов вроде бы к себе берет. — Николай так обзывает судмедэксперта по фамилии Живейнов.

— Ладно, а дедуньку куда?

— В рай, может статься, — серьезно ответил огромный пьяный Николай, располагая другой труп на наклонной поверхности мрамора. — Не наше это дело.

— Ну а вот ад — это как? — племяш Санька сорвался на шепот. Ему восемнадцать, сам из Яхромы, в столицу прибыл «закосить» от армии.

Николай резко обернулся и увидел испуганно округленные глаза и розовые трепещущие ноздри. Брань застряла у него в бороде.

— Ад, рай: меньше базарь вот об этом! Не говори Богу под руку. — И, смягчаясь, продолжил: — Это у католиков идешь сначала в чистилище какое-то, а потом почистился, да и в рай. А у нас, православных, не-ет: жопа в соловьи не выйдет. Либо туда, либо сюда. Смотря как жил. А что сверх того, то от лукавого.

Когда-то, в прежней незапамятной жизни, Николай учился в Бауманском, а больничную библиотеку исчитал за десять больничных лет от корки до корки.

— Так это им, католикам, нужен ад страшный. Смола там горящая, черви, пламя, Данте Алигьери. По-ихнему ведь он, ад, сколько-то погорит да погаснет. А по нашему не-ет — он вечный.

В раскрывшуюся дверь подвала заглянул интеллигентный, добротно одетый мужчина.

— Бог в помощь, ребята. Судмедэксперты есть?

— На втором этаже. Там. По лестнице, — бурчит в ответ Николай. Он был недоволен упоминанием Бога всуе. — Судмедэкспертов ему! А еще укропу и хрен в жопу!

Труп дагестанца без роду без племени почти сразу за неожиданным визитером отправили на второй этаж, где располагалась кафедра патологоанатомии. Там с ним начали работу двое патологоанатомов, а затем вызвали двоих студентов-стажеров и велели окунуть труп в формалин.

У Турецкого, на появление которого никто не обратил ни малейшего внимания, от этого запаха заслезились глаза и закружилась голова. И вообще он почувствовал себя достаточно дурно, но работающих не отвлекал, прислушиваясь к разговору студентов.

— Да, ты читал о нем в журнале-то? — спросил один другого.

— Не-а.

— О-о! Это, мля, песня! — И чернявый студент, хихикая, ввел блондинистого товарища в курс дела.

У судмедэкспертов есть специальный журнал, где они записывают причуды неподражаемого стиля окружных «ментовок» в описании трупов. Сначала принято описывать место, где труп найден, потом обыкновенно следует описание собственно трупа.

О дагестанце было сказано так: «Труп директора ТОО лежал между двух коммерческих киосков. Задний проход был абсолютно завален ящиками. Голова была запрокинута на зад».

Студенты давились от смеха. Вдобавок вместо «странгуляционной борозды» в ментовской реляции фигурировала конечно же «срангуляционная».

Турецкий тоже ухмыльнулся. Он с образчиками протокольного творчества тоже был знаком не понаслышке. Но сейчас времени на хиханьки, к сожалению, не было.

Александр Борисович перехватил юных медиков по пути в мрачный подвал, куда они снова повезли каталку, чтобы окунуть дагестанца в ванну с формалином.

— Парни, кто у вас из судмедэкспертов главный?

— Живодернов! — выпалил, не задумываясь, чернявый.

— Кто? — удивился Турецкий.

— Ой, простите, — студент стушевался, но не сильно. — Живейнов Алексей…

— Алексеевич, — подсказал второй.

— Ага. Он. Второй кабинет от конца коридора. Справа.

— Спасибо, — кивнул старший помощник генерального прокурора и задумался над противоречивостью жизни.

Вот давешний старик, которому родственники теперь устроят богатые похороны, — он ведь любил своего сына, а тот его затравил. За жилплощадь в Москве, за трехкомнатную квартиру. На которую уже слетелись, словно воронье, родственники со всей России…

А вот дагестанец — хозяин двух ларьков возле станции метро «Коломенская» — верил своему другу, а тот, решив прибрать к рукам весь их совместный бизнес, навел на него убийц. Душить дагестанца пытались удавкой, чтобы все было тихо. А когда тот брыкаться начал, засадили пулю в бок…

Тривиальные жизненные ситуации. На их фоне предположение о том, что и знаменитый теннисист умер не по собственной воле, вовсе не выглядело слишком уж надуманным. Все могло произойти, чего уж. И вообще, по большому счету, каждый из нас умрет той смертью, о которой знает, но которой ничуть не боится.

Той смертью, которую придумает себе сам…

И Турецкий вздохнул и зашагал в конец коридора.

— Значит, Алексей Алексеевич, вы помните этого клиента?

Пожилой судмедэксперт Живейнов на первый взгляд казался своим собственным «пациентом»: землистое лицо, брыластые щеки и лысая голова, более всего походившая на бильярдный шар. Но на этом лице впечатляли живые усталые глаза: пронзительно-голубые, с белым накрапом гноя в воспаленных красных уголках. Казалось, что они знают все о собеседнике, а также о жизни и о смерти.