ни слова, взяла его под руку. Незнакомец остановился, осмотрел домино с головы до ног и вежливо проговорил:

— К вашим услугам, сударыня. Желаете подняться вверх или сойти вниз?

— Идем наверх: там меньше публики.

Они вошли в коридор бельэтажа, где, действительно, публики было немного. Оставив руку молодого человека, герцогиня проговорила со свойственной ей самоуверенностью знатной дамы, смело и насмешливо:

— Находят, что вы очень хороши собой. И мне хотелось бы знать, очень ли вы умны?

— А кто будет судить об этом, сударыня? — спросил незнакомец улыбаясь и тоном легкой насмешки. — Кто решит, умен я или нет?

— Думаю, что я, милостивый государь.

— А, в самом деле? — ответил он удивленно и с неуважительной небрежностью, что задело герцогиню, и она ответила:

— Вы, конечно, не считаете меня способной даже отличить глупого человека от умного?

— Позвольте, сударыня. Вы меняете наши роли, спрашивая, нахожу ли я вас умной… или нет?

— Правда, мы переменились ролями; но, быть может, моя роль идет вам лучше, чем мне.

— Как бы вы ни судили обо мне, сударыня, я заслужу вашу снисходительность. Если я окажусь глупым, то оттого, что меня смутит огонь прекрасных больших глаз, которые блестят из вашей маски. Если вы заметите во мне ум, значит, я позаимствую его от вас.

Публики в коридоре становилось все больше и больше. Несколько раз толпа разъединяла герцогиню и незнакомца, и он сказал:

— Если бы я был настолько счастлив, что вы бы пожертвовали мне еще несколько минут, то не лучше ли нам войти в ложу; там удобней говорить, чем в коридоре.

— Вполне согласна с вами. Дайте руку и поищем ложу.

Через несколько минут герцогиня и незнакомец уже сидели в ложе бельэтажа. От Дианы не ускользнуло, что молодой человек очень тактично оставил дверь полуоткрытой, не желая подчеркивать свой неожиданный успех.

XII

Они уселись. Незнакомец, улыбаясь, показал пальцем на метку платка герцогини, где над буквами М и Б (Морсен и Бопертюи) была вышита герцогская корона:

— Хотя я знаю, что неприлично открывать инкогнито, когда его хотят сохранить, но не могу не сказать вам, герцогиня, что подобная встреча очень неожиданна для такого буржуа, как я.

— Вы — буржуа?! — не могла не воскликнуть ошеломленная герцогиня.

— Ваше изумление, более лестное, чем оскорбительное, нисколько не удивляет меня, сударыня, и вот почему, — весело отвечал незнакомец, — простите за нескромность, но я слышал, как вы, под предлогом пари, хотели узнать, принадлежу ли я к так называемому обществу. Нет, герцогиня, я не имею этой чести. Думаю, что моему отцу часто приходилось продавать иголки и нитки женской прислуге вашего дома, так как очень вероятно, что вы живете в Сен-Жерменском предместье. Там с давних пор существует лавочка, которую держал мой отец.

Герцогине не хотелось признаться в своей ошибке, и она спросила:

— И вы в этой лавке… в этой лавке научились некоторым приемам, которые могли обмануть меня на минуту?

— Не в ней именно. Окончив коллеж, я поступил в личные секретари к графу де Монвалю, нашему посланнику в Англии. Пробыл там несколько лет, и привычки лучшего общества дали мне легкий лоск, который и обманул вас.

— И вас, милостивый государь, быть может, обманули на мой счет некоторые внешние признаки: для того чтобы быть герцогиней, недостаточно вышитой короны на платке, как недостаточно иметь внешность светского человека, чтобы быть им на самом деле. Вы правильно заметили это. Почему вы знаете, что у меня не платок моей госпожи? Почему я не могу быть одной из горничных, которые покупали иголки и нитки у вашего отца?

— Вы знатная дама. Это так же верно, как я мелкий буржуа.

— И вы, бедняжка, продолжаете думать, что с успехом ухаживаете за герцогиней… пораженной вашими достоинствами, конечно?

— Боже мой, сударыня! У меня нет и тени подобного самомнения, — отвечал незнакомец с очень искренним, почти презрительным равнодушием. — Вы оказали мне честь, взяв меня под руку, под предлогом узнать, глуп я или умен. Проницательность укажет вам, как поступить теперь. Если испытание моего ума достаточно, я к вашим услугам: могу предложить руку и мы выйдем из ложи.

Этот вежливый, но высокомерный ответ увеличил досаду герцогини, и без того раздраженной своей грубой ошибкой и тем, что угадали ее звание. Вся ее гордость возмущалась тет-а-тет с сыном лавочника, личным секретарем графа де Монваля, которого она видела много раз у матери. И герцогиня сказала заносчиво:

— Знаете ли, милейший, что есть несколько видов тщеславия?

— Их очень много, сударыня.

— Но самое несносное из всех — тщеславие разночинцев: вы поспешили объявить мне, что вы мелкий буржуа. Очень интересное открытие, правда. Но зачем было начинать с этого? Как скучно, что мы с вами уже знаем, кто мы: о чем нам говорить теперь?

— За неимением лучшей темы, посмеемся над смешными буржуа. Я вам могу помочь в этом!

— Героическое самоотречение!

— Вовсе нет, сударыня, это месть.

— Кому?

— Вам, сударыня. Вы приняли меня за одного из своих.

Чем смешней я буду казаться вам, тем забавней будет ваш промах, и я буду отомщен. Постараемся затоптать меня в грязь. Для этого я могу предоставить в ваше распоряжение множество данных. Желаете фактов? Желаете мыслей?

— Смешных мыслей? И они ваши?

— До такой степени смешных и до такой степени принадлежащих мне, что самый ничтожный из ничтожнейших не мог бы иметь их. Но что же? Желаете весело похохотать, посмеяться надо мной?

— Вы так мило уступаете мне, что я боюсь злоупотреблять вашей любезностью.

— О, сударыня, я почту себя счастливым развлечь вас несколько минут! Желаете знать, что я, например, думаю о неравенстве званий и богатств или о любви?

— Пожалуй. Не правда ли, вы думаете, конечно, что рождение — предрассудок; богатство — случайность или несправедливость, если не хуже?

— Есть пять высших даров, сударыня, которые нельзя купить ни за какие сокровища в мире. Они не в человеческой власти, но бесценны в руках того, кто их соединяет и умеет пользоваться ими.

— Что же это за дары?

— Прежде всего здоровье, потом красота, молодость, ум, рождение.

— Неужели? Вы берете в счет и рождение?

— Как же иначе? Рождение — чудесный талисман, что бы там ни говорили. Но без богатства все эти царственные дары то же, что король в лохмотьях. Только золото венчает их и показывает во всем блеске. По-моему, мужчина или женщина, обладающие ими вместе с богатством, заслужива-ют беспощадного презрения, если в добродетели или в пороке не уметь найти такого счастья, которое могло бы возбудить жестокую, смертельную зависть у безобразных,