— Если речь идет о душевном пожаре — то да, тушим, — объяснил он. — Это страшная история. Сейчас-то эта женщина уже излечилась и нашла свое счастье, но тогда… Да, это была очень страшная сказка.

— Расскажите ее, пожалуйста! — попросила Лика.

— Что ж, раз нам по пути, можно и рассказать, — не стал спорить Лекарь.

Пламя любви освещает, возле него можно греться, и хорошо собрать всех своих близких и подарить им свет и тепло своего огня.

Но Костер Любви — это все равно пламя, стихия, и подчиняется тем же законам природы, а посему при неосторожном обращении может стать смертельно опасным.

ся ее беда, вся ее вина была в том, что она слишком сильно любила.

Она была неосторожна, что тут и говорить… Люди за века уже стали забывать те простые Законы, по которым завещал жить Творец. Поэтому никто не научил ее, что если любить слишком сильно, если питать Костер Любви страстями, то он быстро превращается в бушующее пламя, выходит из-под контроля. Он становится Пожаром. Пожаром Любви. Тогда он начинает неукротимо распространяться и пожирать все, что окажется у него на пути. В том числе и того, кто его зажег, но не сумел держать в рамках.

Пожар Любви опалил ее. Может быть, она бы и погибла — как многие до нее, но у нее была дочь, и инстинкт материнства оказался сильнее. Дикое бушующее пламя настигло, опалило ее, выжгло все в душе, она корчилась от невыносимого жара, но бежала, падая и поднимаясь, не разбирая дороги, размазывая по лицу пепел и слезы, — для того, чтобы спасти ребенка. И себя.

Они спаслись. В какой-то момент она оглянулась и увидела, что за ней уже не ревет стена яростного огня. Пламя Любви, потерявшее жертву, погасло, и теперь за ней расстилалось ровное дымящееся Пепелище. Она стояла на дороге, обычной твердой дороге, которая не жгла подошвы, заставляя мчаться, не останавливаясь. Ее овевал легкий ветерок — приятный, прохладный, остужающий ожоги. С неба светило солнышко — теплое, ласковое, животворящее. На руках сидела дочь — ее девочка, ради которой она вырвалась из Пожара.

И она пошла по этой дороге куда глаза глядят, едва переступая обожженными ногами, и каждый шаг давался с трудом. Ей надо было выйти к людям. Вскоре она увидела человеческое жилище.

Но и среди людей ей оказалось непросто. Ожоги зажили, тело снова стало молодым и красивым. Но Душа… Пожар Любви опалил ее Душу, и в ней поселился Страх. Если какой-нибудь мужчина обращал на нее внимание, Душа начинала беспокойно шевелиться и стонать — она еще хранила в себе боль и не хотела повторения. Женщина страстно хотела Любви, говорила ей «Да!», а Душа заходилась в безмолвном крике: «Не-е-е-ет!!!» По ночам ей все еще снилось бушующее, сжигающее все живое пламя. Наутро она забывала сны, но они селили в ней беспокойство. Она сторонилась мужчин. Да и мужчины не очень-то хотели приближаться к ней — ее Страх создавал вокруг нее особую, тревожную ауру не располагающую к близкому контакту.

Она выстроила себе Дом. Крепкий, надежный дом, не боящийся пожаров. Она навесила на стены огнетушители, багры и лопаты — от случайных возгораний. Потом решила, что этого мало, и поставила высокий частокол из толстых-претолстых бревен. Но и это не успокоило ее Душу. Тогда она вырыла вдоль забора ров, который наполнила водой — чтобы Пожирающий Огонь не смог добраться до нее. Теперь она была в тройном кольце зашиты от Пожара Любви. И не понимала того, что это зашита не только от Пожара. Но и от Любви — тоже. Но человек не может жить без Любви. Его Вечный Двигатель подпитывается только Любовью — или Ненавистью, потому что Ненависть — это выжженная Любовь. В ней не было Ненависти, но у нее не было и Любви. И она начала чахнуть. Это была не болезнь, просто жизненная энергия капля за каплей утекала, а пополнить запасы было нечем.

Дочка была еще мала и нуждалась в ее заботе. Поэтому она укладывала дочку спать, становилась на колени и молилась о том, чтобы Господь надоумил ее — что ей надо сделать, чтобы ее Душа успокоилась и перестала панически бояться Огня Любви. Она молилась без надежды, без претензий, даже без Любви — просто молитва давала ей хоть какие-то силы.

И однажды поздней осенью, в хмурый промозглый вечер в ее ворота постучались. Она как раз только что закончила молиться, может, поэтому она и открыла. В другое время скорее всего, не стала бы. За воротами, кутаясь в накидку, стоял мужчина.

— Хозяюшка, можешь ли дать кров и пишу одинокому путнику? — спросил мужчина.

Порыв ветра качнул створку ворот, и она молча посторонилась, пропуская его в ограду.

— Осторожно, тут мостик, — предупредила она, когда он шагнул ко рву.

— Ого, как у вас тут все серьезно! — покачал головой он.

Женщина промолчала.

— Как зовут тебя, хозяюшка? — спросил он, отряхивая свою накидку от дождевых капель.

— Хозяюшка, — коротко ответила она. Душа ее уже ныла и боялась: в доме был мужчина, и это было неправильно, опасно.

— Хорошо, Хозяюшка, — не стал спорить он. — Тогда зови меня Лекарь.

— Почему? — споткнулась она.

— Потому что я — Лекарь, лечу людей от болезней, — ответил он и шагнул в дом.

Дочка уже спала, поэтому ужином его кормила она одна. Она чувствовала себя очень напряженно, и ей хотелось как можно скорее уйти к себе.

— Что-то не так? — спросил Лекарь, внимательно глядя на нее.

— Все так, — бросила она. — Устала просто, спать хочу.

— Спасибо, я наелся, — отодвинул он тарелку. — Ты не беспокойся, Хозяюшка, утром я двинусь дальше.

— Хорошо, — чуть смягчилась она. — Я постелю тебе тут, на лавке. Она широкая, тебе будет удобно.

Она постелила ему постель и с облегчением ушла в свою комнату. Видимо, впечатлений было чересчур много, потому что она уснула, едва донеся голову до подушки. Ночью ей приснился сон: выжженное дотла поле, которое поливает из смешной детской леечки босоногий мужчина в белой холщовой одежде. И корка пепла размокает, становится мягкой и податливой, лопается, и из трещинок вылезают робкие зеленые ростки, а через поле к ней бежит дочка и кричит: «Мама! Мама!» На этом месте она проснулась, потому что поняла, что голос дочки она слышит наяву. Она вскочила и кинулась в комнату дочки — та металась во сне и звала ее. Она схватила дочку на руки и даже вскрикнула — таким жаром полыхала ее девочка. Душа тут же наполнилась тревогой — уж больно это было похоже на Пожар. Душа не забыла.

Она заметалась в панике, соображая, где ночью можно найти врача, и понимая, что до утра это дело безнадежное. Отчаянно она понеслась на кухню, за водой, и увидела босоногого мужчину, который как раз натягивал рубашку. Она совсем забыла про него, и вообще он был некстати, этот пришлый, как его там, Лекарь, что ли… Лекарь?