Как далеко ему было до беглого стиля и краткости его брата Наполеона! Люсьен забросал Жюльетту бесконечными письмами, невоздержанность которых под конец становилась трогательной. Жюльетта же старалась лишь не оттолкнуть брата прославленного генерала. Она осталась холодна к пламенным речам Люсьена, хотя они ее и позабавили. И было чем: свои послания он подписывал… Ромео!

Бенжамен Констан отмечает «фатовство вперемешку с самоуверенностью и неловкостью» в рискованной затее Люсьена: молодой трибун, депутат Совета Пятисот, глава политической партии, носящий уже прославленное имя, принимает себя за Вертера или Ромео, в уверенности, что сможет соблазнить самую красивую, но и самую мудрую!.. Шатобриан находил это «достойным насмешки». Жюльетта отнеслась ко всей истории весело и при всех вернула автору первое прекрасное послание, посоветовав найти более серьезное применение своим талантам. Как и можно было предугадать, Люсьен закусил удила. Несколько месяцев он изливал душу в жалобах и мольбах.

Жюльетта оказалась в неприятном положении. Что бы она ни делала — уступала, сопротивлялась, предлагала дружбу, — это лишь разжигало страсть надоедливого Ромео. Короче, впервые Жюльетта оценила опасность своих чар. Положение ее было тем более деликатным, что свет уже кое о чем проведал…

Слава богу, из далекого Египта вернулся Бонапарт. Его приезд произвел в Париже эффект разорвавшейся бомбы! Поговаривали, что у отважного генерала есть какие-то планы, в которые он посвятит Люсьена. Его захватило нечто посерьезнее любовного романа, если бы такой был возможен. Успех 18 брюмера во многом был обусловлен поведением Люсьена, выступившего против «бешеных», которые требовали объявить его брата вне закона. Гренадеры Бонапарта, уведшие его с трибуны, спасли ему жизнь. В письме к госпоже Рекамье, описывая грозивших ему убийц, требовавших голову его брата, Люсьен воскликнул: «В этот высший момент Ваш образ предстал передо мной!.. Последние мои мысли были о Вас!»

Через месяц после брюмерских событий Люсьен Бонапарт нашел в себе силы и решимость отказаться от Жюльетты, направив ей послание на тринадцати страницах, героически озаглавленное «Прощание». Бедный Ромео ушел, но Люсьен не исчез совершенно из жизни г-жи Рекамье. Как и прочие Бонапарты. Их судьбы еще не раз пересекутся…

***

Как бы там ни было, Жюльетта повела себя мудро и избежала худшего: трагедии, если бы Люсьен покончил с собой, и она была бы за это в ответе, или потери репутации добродетельной женщины, если бы ответила на его страсть. Сент-Бёв, анализируя поведение г-жи Рекамье полвека спустя, писал: «Она была настоящей волшебницей, незаметно обращая любовь в дружбу, но притом сохраняя в ней весь цвет и аромат первого чувства».

Как можно ее за это упрекать? Не будучи ни сердцеедкой, ни жестокой, Жюльетта просто стремилась придать своим отношениям с другими ту свежесть, какою тогда была проникнута ее эмоциональная жизнь. Она отвергала любовь не столько из кокетства, сколько потому, что тогда еще не знала, сколь всепоглощающей может быть эта страсть. Она была далеко не бесчувственной, просто не влюбленной, вот и всё. Она пережидала грозу, пока не пробьет ее час: час дружбы, по возможности — нежной.

И Люсьен Бонапарт останется ее другом, другом могущественным: став при новом режиме министром внутренних дел, он, по ее просьбе, поспешил назначить г-на Бернара, законного отца Жюльетты, главой почтового ведомства. Бывший Ромео зла не помнил! Более того, овдовев в июле 1800 года, он писал ей из своего поместья Плесси, где только что похоронил жену: «Мое опечаленное сердце бьется лишь при звуке голоса Жюльетты…»

Бесспорно, Люсьен созрел для большого чувства. Он снова женится на Александрине де Блешан, вдове маклера Жубертона, что вызовет бурю гнева со стороны его брата, мечтавшего о более блестящей партии. Люсьен покинет страну в 1804 году и, как и его мать, отправится жить к папе римскому, который сделает его князем Канино. Карьеры ему сделать не удастся, зато семейной жизни можно позавидовать: Ромео будет счастлив в повторном браке и родит девятерых детей…

Первое, что сделал Бонапарт, вернувшись в Париж из Египта, — стал изучать ситуацию, не обходя своим вниманием ни одну из существовавших партий, так что все обратились к нему.

Неоякобинцы после 30 прериаля снова оказались на коне и немедленно учредили, по своему обыкновению, усиленный налог на богатых, а также отвратительный «закон о заложниках», направленный против родственников эмигрантов. Эти меры оттолкнули от них роялистов, католиков, деловые круги, процветающую буржуазию и умеренных, называвшихся также реформаторами и занимавшихся политикой. Среди этих последних было два члена Директории: Сийес и Роже Дюко.

Бонапарт решил разыграть партию с Сийесом: в стране, еще бурлящей недовольством, вспыхивающей пожарами мятежей (например, в Вандее), нужно было восстановить порядок и согласие, обеспечить внешний мир, к которому все стремились, а для этого изменить Конституцию III года Республики, усилив исполнительную власть. На их стороне были Люсьен Бонапарт, председатель Совета Пятисот, Талейран и Камбасерес, возглавлявшие соответственно министерства иностранных дел и юстиции, Баррас, соучастием которого старались заручиться, и министр полиции Фуше, которого хотели привлечь к себе.

В мемуарах Фуше говорится, что некоторые собрания заговорщиков проходили в замке Клиши, у г-жи Рекамье. В этом нет ничего удивительного. Возможно, что г-н Рекамье был из числа финансистов, поддержавших уже саму идею брюмерского переворота. Он был в этом заинтересован. Он примет участие в первом собрании парижских банкиров, созванном Бонапартом 24 ноября, которое примет решение о выделении аванса в 12 миллионов франков новому правительству. Что до Жюльетты, то даже если не упоминать о ее личных отношениях с Люсьеном, она общалась с Сийесом, о чем свидетельствует ее собственноручное письмо, с любезной настойчивостью приглашающее его в Клиши.

***

18 брюмера (9 ноября) обе палаты правомочно решили перенести свою резиденцию в замок Сен-Клу, чтобы избегнуть возможных происков парижских якобинцев, под военной защитой генерала Бонапарта, располагавшего десятью тысячами солдат. Три члена Директории, состоящие в сговоре, подали в отставку, двух остальных арестовали. Исполнительной власти больше не было.

19-го числа, когда, по сценарию, нужно было провести кое-какие переделки Конституции, возникли некоторые сложности. Совет Пятисот, собравшийся в Оранжерее, заартачился и устроил шумный прием Бонапарту: якобинцы требовали объявить его вне закона. Наполеон смешался, брат же его Люсьен хладнокровно спас положение; он покинул Оранжерею, отсрочив роковое голосование, и отправился держать речь перед республикански настроенной гвардией у дверей парламента. Мы знаем, что «в этот великий момент» ему явился образ белоснежной Рекамье, но еще и неистовый Мюрат, о котором Жозефина говорила, что «он мог бы изрубить самого Святого отца». Это возымело гораздо большее действие: с криком «Выкидывайте всех вон!» Мюрат ринулся на остолбеневших депутатов… Большинство спаслось бегством. Оставшиеся проголосовали за то, что им было указано.