кидает- рисует кулачком перед собой в воздухе крест:

— Помер от счастья!

— Вот и ладненько! — осиянно смотрит на неё вахтёрша. — Вовремя отстегнул валенки. Ты тормозни… Может, тут в самый моментарий, — кивает на меня, — прибыла ит боевая генеральная заменушка. Глянь… Здесько вот этот мормон всё пытает, не сподобится ли у нас какая завалящая метёлка, чтобушко согласилась отчалить к нему в Дворики.

Тоне вкрай некогда. Но ослушаться дежурную не насмеливается. Пристыла на месте.

— Да-а… Выбегали случаи… — мнётся чужевато. — Ездили к другим. Только возвращались трали назад. А общежитие уже потеряно. Вон Настя Обогреева влипла в такое…

— Ну, шуршунчик, потолкуй, потолкуй, — глазами вахтёрша кажет на меня. — Ищет сердешный хомуток по шее. Ит сбился с шарниров. Можь, мимо своего счастья прожгла. Можь, ещё подойдёт этот чухарик…

Тоня скомканно взглядывает на меня.

Конфузясь друг дружки, мы знакомимся.

— Эх!.. Старость не радость, а заменушки ит нету, — то ли с попрёком, то ли с завидками стелет вахтёрка и закуривает.

— Вы живёте, — затягиваю я Тоне свой царский романс, — в общем житии… В этой кошаре… Дожили до средней поры. А семеюшки всё нетоньки? У меня тоже почти нету.

— Почти? Это как же?

— Ну… Оговорился… Вы… Ты одна, я один… Неприкаянные два одиночества. Ну чего нам блуждать по жизни подврозь? Чего тут век размуздыкивать? Надоело ж ойё одному… Нервы совсем стёрлись. Да ну давай как-нибудь это дельцо ладком обкашляем… Да сойдёмся… Да и всё! Чего тут?

— Нет. Я вас не знаю.

— Ёшкин кот! А не то я вас знаю! А весь доподлинно согласен!

— Вашему брату ещё б жаться.

— Добро бы сразу выходить. Через час там какой. А то ну дня через три! Куплю пиджак, чин чином кину доску на пол и могу жениться! У меня вавилоны свои. Новые. Дворец съездов! Лише осталось доской пол задёрнуть. Ну? Катнём ко мне на фазенду? Посмотрим? Союзом достроим! А в перерывах будем слушать песни Солнца!

Тоня диковатым зверьком уставилась на меня:

— Чего буровить всяко-разно? Какие песни? Какого Солнца?

— А какое на небке! Песни Солнца… Это не байка. Астрономы Шеффилдского университета даже записали сверхъестественную музыкальную гармонию, производимую магнитным полем во внешней атмосфере Солнца. Так что от всей души приглашаю послушать в Двориках музыку Солнца! Ну так едем? — кидаю я вопрос ребром, и он тут же выходит мне боком.

— Ну пельмень сырой! Щас бросай на бегу дело, лети в какие-то Дворики слушать чёрте какую музыку с Солнца!

— А чего не послушать?

— Незнаемый человек… Да ну куда это ещё ехать?.. Прилипательный какой-то вы…

— Боитесь… Будто я повреждённый. А хотите, я справку от врача покажу? Всё у меня нормалёк-королёк-бум!

— Ну-у… Справка ещё какая-то… Никудашеньки я не поеду.

— Но я на тебя уже билет взял! — кидаю я главный козырь.

— Да, Тоня, нехорошо, — из дыма впрохладку ворчит вахтёрка. — Нехорошо отстёгивать гражданинчика от счастья. Человек расчехлился… Затратился… Ит пронадеялся…

— Да про какую вы надежду?! — на нервах бледнеет Тоня. — Я этого марамоя впервые вижу и не собираюсь к нему!

— А я думал, — жую я слова, — красную судьбу свою встретил. Место подле себя ослобонял… Я тебе сразу всё выпел по чистой. Не могу я гнать ботву. Да, в паспорте за мной числится жёнка. Цельный школьный директорат! А в душе никакой директории нету давно. Я-то, утюг, полное лето уже не вижу её. Я в каком направлении шевелил извилинами? Приедем с тобой в Синие. В загсе вычищу бамбуковую дуректорку из паспорта и спишусь с тобой…

У защёлки в глазах металлический выблеск.

— Нет! Нет!! Нет!!! — в свинячий визг завопила Тоня. — Что я, ну блудиха какая?!

Протяжно и уныло задудела машина.

— Это меня! — просияла Тоня. — Обед к оконцовке уже… Я заскочила взять кисть да на новый объект…

И Тонька, эта бесхвостая белобрысая шелупонь, прянула в гору по лестнице к себе в комнату.

А дежурная катком накатилась жучить меня:

— Не пойму, что ты за шутило? Что же ты за фруктик? Ни к лугу ни к болоту… Не-ет! Ты не дурак. Рождён так! Видали… Вынь-подай ему запасной самовар! Игрища вчисте затеял. Hy и играй. Да по правилам! Кто ж по нашей поре ляпает от всей души, кто там у тебя в печёнках с наточенным ножом бегает? Там лихово дело к разбежке клони. А тут тихой сапой надёжно бей новые клинья.

— Неудобно лапшой шлифовать людям уши…

— Неудобно, лоб ты в два шнурка, в кармане зонтик раскрывать! Пока б ты там развёлся, твоя Тонька поди знай и дозрела б. Бери её, терминатор, голенькими рученьками да в загсишко и снаряжай! Тихо-смирно дело слито. А теперища ит что? А чтоб я твоего козлиного духу не слыхала! Во-он отседова, хуйло, к голодным мышам на переделку! Бесклёпочный баклушник!.. Ну чего разинул хлеборезку? Брысь с глаз, отрыжка пьяного индуса!

К автобусу я доспел в свой час. Аккурат шла посадка.

Посадка как посадка.

Спорая. Без происшествий. Скучная.

Но вот на подножку вытянулся парень с высоким рюкзаком на плечах, с сумками-авоськами в руках и заглох в двери. Застрял. Крутнёт так, крутнёт эдако… Не взойти!

Это уже всем любопытно.

И рюкзак мешает, и набитые битком сумки мешают!

Молодая фигуристая белянка, похоже, жена, в суете сверху дёргает парня за лямку рюкзака. Угарно причитает:

— Саня… Саня… Са-а-а…

— Ну что, середнячок, заклинило? — подтрунивает кто-то из толпы.

Середняком у нас в пошутилку величают всякого, кто носит поклажу наперевеску. Сумка спереди, сумка сзади, а сам посередине. Вот тебе и середняк!

— Мужики! Кончай гонять порожняк! Чем балаганить, лучше б помогли, — умаянно просит беляночка.

Я был ближе всех к парню и взял одну сумку.

Другую подхватил мужчина рядом.

Парень присел и пропихнулся с тяжелюкой рюкзаком в автобус.

— Билет?! — встромила глаза в парня кубоватая контролёрша.

— Понимаете, — заоправдывался парень, — нам с женой достался один последний билет. За второй мы водиле заплатим.

— Нет билета — нет посадки! — вскудахталась контролёриха, глухо закрыв своей ширью проход. — Растележился тут!..[61] Сдавай назад! На выход!! Знать ничего не знаю!!!

— Видали, — вступился я за рюкзачника. — Нашла чем тётя прихвастнуть… Ничего не знаю! Не спеши выставлять. Вот его и мой билеты!

Я подал ей два билета.

Ей нужно было надломить их с краю.

Но она видимо не совладала с собой.

Разодрала билеты напополамушки.

Краска густо плеснулась ей в круглое лицо. Она прошептала слова извинения, заверила, что можно и с такими билетами ехать, и на всякий случай предупредила водителя.

Жена рюкзачника села у окна. К ней