— Когда разоружались, достали.

— Вы, товарищ командир, чеку воткните, — перевел взгляд на Терехова мужчина. — Поговорим по-доброму.

— И не подумаю, — качнул головой капитан.

Положить ублюдков хотелось. Но еще больше было желание не попасть в плен. Ему как разведчику рассчитывать на снисхождение не приходилось при любых раскладах.

— Ну, хорошо, — все так же спокойно продолжил мужчина. — Вы, собственно, чего этим добиваетесь? Размена хотите? Не узнав ничего толком, не поинтересовавшись. По-моему, глупо.

В ответ на эту речь Терехов только пожал плечами. В разговор вступать он не собирался, прекрасно понимая, что целью любого диалога сейчас будет одно — расслабить собеседника, заставить его притупить бдительность.

— Видимо, мне следует представиться… — Мужчина немного сдал назад, в легком прищуре взглянув на собеседника. Терехов снова никак не отреагировал. — Лейтенант[20]Свиридов, 621-й батальон, РОА. Если это вам о чем-то говорит.

Говорило, конечно. Причем именно Терехову, в силу рода его занятий. Это несколько проясняло создавшееся положение, но одновременно и неимоверно усложняло. Отвечать, по уже сложившейся традиции, капитан не стал. Признание коллаборациониста, судя по всему, грозило быть лишь началом исповеди. И Свиридов не стал ломаться. Окончательно отдав инициативу в разговоре, глупо было бы вот сейчас замыкаться в себе:

— Мне нужна связь с вашим командованием.

Терехов не удержался и кивнул понимающе. Это полностью вписывалось в ту шаткую версию, которая уже сложилась у него в голове:

— Вам нужен кто-то определенный? — вступил он в разговор.

— Верно, — не стал отпираться Свиридов. Поджал губы, внимательно изучая стоящего перед ним советского разведчика.

Для посвященных совершенно не было секретом одно достаточно пикантное и вместе с тем тщательно скрываемое обстоятельство. В июле нынешнего года, во время контрудара под Курском, некоторые немецкие части открыли фронт. Это и были так называемые «восточные батальоны» РОА, не пожелавшие сражаться с русскими. В силу своей осведомленности Терехов прекрасно понимал, что не только, вернее даже, не столько патриотизм был тому виной, а прежде всего грамотная и кропотливая работа в рядах армии предателей агентов НКВД. Некоторые из частей, формируемых из советских военнопленных, сражались с упорством, достойным лучшего применения. Но вот в конкретном случае, батальоны, по численности равные полкам,[21]фронт для наступающих открыли.

И восточным формированиям это аукнулось незамедлительно. Первым получил свою порцию Власов, еще по весне. Агитируя по фронту уже сформированные части, он наговорил столько запретного, что генерала просто вернули туда, откуда взяли — в лагерь. Нужно было умудриться при проведении бесед с солдатами приводить в пример себя, аргументируя стойкость и приверженность идеалам обороной Киева, выходом из окружения, а затем и зимней битвой под Москвой.[22]После того как Гиммлер напрямую обвинил сражающихся на их стороне коллаборационистов в предательстве, восточные батальоны подлежали расформированию. Однако произвести столь масштабную операцию было фактически невозможно. Общая численность восточных частей колебалась в районе 200 000 человек, и разоружение, помещение в лагеря столь крупной массы солдат и офицеров, кстати говоря, весьма сплоченных, с налаженными связями между частями, грозило бы открытым бунтом. По сути, авантюра с Власовым и его армией из неплохой с виду идеи очень быстро превратилась в откровенный провал. Власов, имея чрезвычайно высокий и, надо сказать, заслуженный авторитет среди советских военнопленных, стал фигурой значимой, с которой следовало считаться. В той или иной степени он держал в руках общим счетом не менее пятнадцати полнокровных дивизий, которые стремились на фронт, но воевать не собирались, выполнять вспомогательные и полицейские функции не желали, а на малейшее ущемление их прав реагировали незамедлительно и очень остро. К осени 43-го большинство восточных формирований были отправлены во Францию и Италию. Идея заставить русских сражаться с русскими провалилась.

Не исключено, что те, кого сейчас видел перед собой Терехов, и являлись советскими агентами. В то же время они могли быть просто-напросто дезертирами, ведь далеко не каждому придется по вкусу направление к черту на кулички. И схема этого дезертирства была достаточно проста: тем, кто сотрудничал с агентурой, был завербован, выдавались данные связного, на которого им следовало тем или иным способом выйти. Ведь при пересечении линии фронта или первоначальных разбирательствах в особых отделах могли прихлопнуть за здорово живешь, безо всяких объяснений. Терехов сталкивался с такими вот «индульгенциями», и ситуация не была для него внове. Ну и третий вариант, совсем не скидываемый со счетов, так это то, что сейчас капитану просто пудрят мозги. Хотя вот именно такой расклад был сомнителен. Уж слишком это накручено.