Эсталер перевел дыхание.

— Он ищет камешек, — сказала Ретанкур.

— Потому что в камешках кроются всякие штуки. У них есть цвет, рисунок и история. А ты этого не видишь, Ретанкур, ты ничего не видишь.

— Чего, например? — спросила Ретанкур, сжимая кружку пива.

— Подумай, лейтенант.

Эсталер вскочил порывисто, как подросток, и отправился к Эмилио, скрывшемуся на кухне.

Ретанкур покрутила кружку и посмотрела на Новичка.

— Тонкая натура, — сказала она. — Иногда взбрыкивает. Он, видишь ли, боготворит Адамберга. Как ты, кстати, с ним пообщался? Нормально?

— Я бы не сказал.

— Заморочил тебя?

— В каком-то смысле — да.

— Он не нарочно. Ему тут сильно досталось в Квебеке. Как он тебе?

Вейренк криво усмехнулся, и Ретанкур оценила это по достоинству. Новичок казался ей очень обаятельным, и она часто смотрела на него, мысленно разбирая по косточкам его лицо и тело, проникая взглядом сквозь одежду, словно мужик, который раздевает взглядом проходящую красотку. Тридцатипятилетняя Ретанкур вела себя как старый холостяк на премьере. Ничем особенно не рискуя. Мир ее чувств был заперт на замок во избежание разочарований. Еще в юности Ретанкур славилась внушительностью храмовой колонны, и девиз ее был соответствующим: пораженчество — лучшая защита от надежды. В отличие от нее лейтенант Фруасси верила во взаимную любовь, упорно поджидала ее за каждым поворотом и уже успела накопить целый ворох сердечных печалей.

— Адамберг — особый случай, — сказал Вейренк. — Он вырос в долине По.

— Когда ты так говоришь, я словно вижу его перед собой.

— Само собой. Я вырос в соседней долине.

— А, — сказала Ретанкур. — Говорят, два гасконца в одной клетке не уживутся.

Эсталер продефилировал мимо, даже не взглянув на них, и вышел из кафе, хлопнув дверью.

— Ушел, — прокомментировала Ретанкур.

— Он вернется без нас?

— Судя по всему.

— Он в тебя влюблен?

— Он влюблен в меня, как мог бы влюбиться в мужчину, в недостижимый образец для подражания. Типа танка, пулемета, самолета. Наше кредо — береги себя и держись подальше. Ты видел их, то есть нас. Адамберг вечно блуждает неизвестно где. Данглар, известный эрудит, носится за комиссаром, чтобы корабль не ушел в открытое море. Узколобость сироты Ноэля граничит с хамством. Ламар настолько зажат, что ему трудно посмотреть на собеседника. Керноркян боится темноты и микробов. Тяжеловоз Вуазне, стоит отвернуться, погружается в свою любимую зоологию. Скрупулезный Жюстен совестлив до ужаса. Адамберг никак не может усвоить, кто из них Вуазне, а кто — Жюстен, и без конца их путает, но они и не думают обижаться. Фруасси помешана на жратве и любовных переживаниях. С почтительным юношей Эсталером ты уже познакомился. У Меркаде, математического гения, все силы уходят на борьбу со сном. Мордан, приверженец трагического, собрал четыреста томов сказок и легенд. Ну и я, жирная корова-многостаночница, по мнению Ноэля. Тебя-то как сюда занесло, боже мой?

— Есть у меня один план, — туманно ответил Вейренк. — Ты, судя по всему, своих коллег не жалуешь?

— Почему же.

— И все же, госпожа,

Сталь ваших острых слов плоть превращает в крошки.

Вы впрямь их точите иль это по оплошке?

Ретанкур улыбнулась и посмотрела на Вейренка:

— Что ты сказал?

— Что я их слышу — все. Все козни их и казни,

И вот ищу мотив подобной неприязни.

— Ты всегда так выражаешься?

— Привычка, — объяснил Вейренк и улыбнулся ей в ответ.

— Что с тобой произошло? Я волосы имею в виду.

— Дорожная авария, головой ударился о ветровое стекло.

— А, — произнесла Ретанкур. — Ты, значит, тоже врешь.

Эсталер, вытянувшись в струнку на тонких ногах, показался в дверях кафе и в два шага оказался у их столика. Он отодвинул пустые кружки, порылся в кармане и выложил на центр стола три серых камешка. Ретанкур, не шелохнувшись, изучила их.

— Он сказал — белый, и он сказал — один, — напомнила она.

— Их три, и они серые.

Схватив камешки, она начала перекатывать их по ладони.

— Отдай. А то не ровен час — ты их от него утаишь.

Ретанкур вскинула голову, быстро зажав камешки в кулаке.

— Не зарывайся, Эсталер.

— А что?

— Без меня Адамберг бы пропал. Я его вырвала из лап канадских копов. И ты не знаешь и никогда не узнаешь, что я для этого сделала. Поэтому, бригадир, только совершив такой же подвиг во имя Его, ты получишь право на меня кричать. Не раньше.

Ретанкур резким движением положила камешки на протянутую ладонь Эсталера. Вейренк заметил, как у молодого человека задрожали губы, и успокаивающе кивнул ей.

— Все, проехали, — сказала она, коснувшись плеча бригадира.

— Извини, — прошептал Эсталер. — Мне очень нужны эти камешки.

— Ты уверен, что это те самые?

— Да.

— Прошло две недели, Эмилио подметает тут каждый вечер, а по утрам мусор вывозят.

— В тот вечер они пришли очень поздно. Эмилио наскоро вымел гравий за дверь. Я поискал там, куда камешки могли попасть, то есть возле стены, у ступеньки, где никто никогда не ходит.

— Поехали, — решила Ретанкур, натягивая куртку. — У нас осталось всего полтора дня, потом Наркотдел заберет парней себе.

В маленьком зальчике, где стоял аппарат с напитками, Адамберг обнаружил самодельный диван, собранный прямо на полу из двух больших квадратных кусков пенопласта, покрытых стареньким одеялом. Диван придавал комнате вид дешевой ночлежки. Наверняка задумка Меркаде, известного сони, чей перманентный недосып не давал покоя его же профессиональной совести.

Адамберг вытащил из спасительного агрегата стаканчик кофе и решил испробовать диван на себе. Он сел, поправил спинку и вытянул ноги.

Тут вполне можно было спать. Теплый пенопласт коварно обволакивал тело, создавая иллюзию человеческого присутствия. Почему бы и нет, стоит подумать, но думать Адамберг умел только на ходу. Если вообще это называлось словом «думать». Он уже давно пришел к выводу, что в его случае этот процесс не имел ничего общего с принятым определением. «Мыслить, раз(по)мышлять, доходить своим умом, судить, заключать про себя». И не то чтобы он не пытался размышлять как люди — он честно садился на чистый стул и ставил локти на аккуратно прибранный стол, сжав пальцами лоб и вооружившись ручкой и листом бумаги. Правда, все эти телодвижения только мешали ему выстроить логическую цепочку. Развинченный ум комиссара являл его мысленному взору лишь немую карту, некую магму, которая совершенно не собиралась исторгать из себя хоть что-то, напоминавшее Идею. Зато все состыковывалось, когда он следовал по узким извилистым тропинкам сквозь шумы, слова, запахи, вспышки, воспоминания, образы, пылинки и отголоски. Вот и весь его арсенал, а он при этом руководит двадцатью семью полицейскими уголовного розыска с целью, любил повторять окружной комиссар, достижения Результатов. Ему бы не грех забеспокоиться. Но сегодня Адамберга мучили совершенно иные мушки в глазу.