Шумский слушал внимательно. Глаза его слезились еще больше. Олегу показалось, что старик и вовсе плачет. Когда Иванов замолчал, Владимир Адамович потрогал сморщенными пальцами влагу на своих веках, затем достал из кармана клетчатый платочек и вытер лицо.

– Мне, право, неудобно, – шепнул он, – мне ведь Грецкий денег посулил. А я принял. Он обещал пять тысяч американских, дал только четыре, сказал, что пациентка небогата и смогла собрать именно столько. А я взял зачем-то. Теперь вот они мне карман жгут.

Шумский достал из кармана конверт и положил его на стол.

– Заберите!

– Грецкому и отдайте, если он вам их вручил.

– Нет, – потряс головой Владимир Адамович. – А вдруг он их не передаст никому? Ведь та девушка совсем одинокая была. Так мне Аркадий говорил.

– Я не возьму. Из рук Грецкого брали, ему и возвращайте.

– Так вы, Олег Богумилович, сказали, что он через двадцать дней только вернется. А вдруг со мной что случится? Ведь у меня самого, чтоб вы знали, тоже сердечко пошаливает. И ой как пошаливает. А вы молодой. И потом, не бывает человека без родственников, вдруг они к вам обратятся: вот вы им деньги-то и отдадите. Согласны?

– Ладно, – кивнул Олег.

Взял конверт, выдвинул ящик стола и положил конверт рядом с шариковыми ручками и карандашами.

– Нет-нет, – замотал головой Шумский, – только не туда. Ведь это стол Грецкого. Вдруг он их обнаружит: тогда прощай денежки.

Владимир Адамович внимательно наблюдал, как Олег убирал конверт во внутренний карман. Потом старик поднялся:

– Я, пожалуй, пойду. Не провожайте: я дорогу знаю.

Но Иванов вышел вместе с ним. Они прошли по длинному коридору отделения, потом по лестнице спустились в больничный двор.

– А как тот врач, о котором вам дед рассказывал? Что с ним потом стало?

– Вообще-то он на фронте служил фельдшером, потому что по национальности был болгарином, а Болгария была союзником Германии. А так он был очень хорошим хирургом. После войны дед начал искать его и узнал, что тот арестован за шпионаж. Дед поехал в Москву к Судоплатову, которого немного знал…

– Это тот, что «Смершем» командовал? – уточнил Шумский.

Иванов кивнул.

– Дед добился его освобождения. А потом тот врач уехал на свою историческую родину и еще долго там работал.

– А ваш дед жив?

– Нет, – ответил Олег. – Когда он окончательно на пенсию вышел, то они с бабушкой купили домик в Сухуми и уехали туда. Там море, климат хороший, фрукты. Я школьные каникулы проводил у них. А потом Союз распался, в Абхазии началась война. Грабители в военном камуфляже шли по их улице и грабили дома, убивая тех, кто пытался защищать свое имущество. Пришли и к деду с бабушкой… Стали все ценное выносить, а когда нашли дедушкин парадный мундир с орденами, взбесились, решили заодно со стариками расправиться. Но у деда за поясом был именной пистолет. Троих, что в доме были, застрелил сразу. Бабушке сказал, вероятно, чтобы она убегала поскорее. Но куда же она от него? Пока в пистолете и в трех автоматах были патроны, они отстреливались. А потом их, уже раненных, выволокли во двор и добили. Дом сожгли. Теперь восстановили, правда. Я там был совсем недавно. Жил. Теперь у дома новая хозяйка. Она мне поведала то, что я и так знал, но она рассказывала эту историю как легенду. Я прожил в восстановленном доме почти месяц и не признался, что те люди, о которых в округе все помнят, – мои родные дед с бабкой.

Шумский опять достал платок и начал вытирать лицо.

– Простите меня, – сказал он и поспешил к воротам, за которыми шумел город.

Вернувшись в кабинет, Олег набрал номер мобильного телефона Грецкого, но Аркадий, судя по всему, находясь за границей, аппарат свой отключил. И тогда Иванов позвонил Насте.

Иванов знал, что она живет где-то неподалеку, но что настолько рядом, не представлял. После поминок Настя направилась домой, попросила ее не провожать. Дом Лены и тот, в котором жила Настя с дочкой, разделял только огромный двор, где разместились две школы и несколько детских площадок. Вечером, когда Олег с Верой и детьми вышли погулять, к ним присоединилась и Настя с дочкой. Сначала ходили все вместе, а когда дети начали испытывать на прочность старые качели, Вера стояла рядом с ними, а Олег с Настей расположились на скамейке.

Поначалу они обменивались ничего не значащими фразами, говорили о погоде и перемене климата, о том, что зимы теперь не такие, как прежде. Вполне возможно, что люди, выводящие своих детей на прогулку, ведут именно такие разговоры, однако у Олега не было подобного опыта, и он попросил Настю рассказать что-нибудь о себе.

– А то вроде как дружба у нас начинается, а я ничего не знаю.

Настя пропустила мимо ушей это «вроде как» и сказала, что она по специальности банковский работник, но пришлось переучиваться – теперь она работает в аудиторской фирме и проводит проверки разных предприятий. Платят неплохо, да и свободного времени хватает, чтобы заниматься с дочкой.

– Прости, а муж? – удивился Иванов. – Неужели вы с ним даже не встречаетесь. Ведь у него ребенок.

– Которого он ни разу не видел. Я познакомилась с ним, когда училась на первом курсе. Зашла с подружками в кафе напротив института. Мы часто туда заходили, даже на большой перемене. Стоило лишь через канал Грибоедова перебежать по мостику с грифонами – и мы там. Однажды к нам подошел высокий молодой человек и присел за наш столик. Мы разговорились. Он меня даже до дому проводил, попросил номер телефона. Потом стали встречаться. Я в семнадцать лет была очень доверчивой. А он сказал, мол, офицер-десантник, воевал в Чечне, был ранен и контужен. Теперь комиссован. Мы просто встречались, ничего между нами не было. Но мне он уже нравился, может, и была у меня детская влюбленность в героя, не знаю. Потом он пропал почти на полтора года. Ни звонков, ни писем. Когда появился, объяснил, что был по контракту в Чечне, чтобы заработать денег на нашу свадьбу. Вот таким образом сделал мне предложение. Мы подали заявление и стали жить вместе. Он познакомил меня со своей мамой, мы с ней понравились друг другу. Он и до свадьбы пропадал неизвестно где: мог не прийти ночевать, мог исчезнуть на несколько дней. Когда говорил, что у него дела, когда – что встретил боевых друзей. Обещал, что, когда мы поженимся, все изменится. Но потом стало еще хуже. Однажды после недельной отлучки он вернулся домой пьяный и начал говорить, что встретил товарищей по оружию: они делились воспоминаниями и своими проблемами, у многих жизнь на гражданке не складывается, он пытался им помочь. Он говорил, плакал даже, жалея друзей, вероятно, и сам в тот момент верил в то, что врал. А врал все – от первого до последнего слова. Я еще перед свадьбой это узнала. Не был он в Чечне, не был ни офицером, ни десантником. Почти два года он провел в тюрьме и на зоне, был осужден за мошенничество. Я не выдавала себя, делала вид, что верю, жалею его. А может, и в самом деле жалела. Да и неловко уличать во лжи близкого человека. Но в тот вечер от него так сильно пахло женскими духами, что я не сдержалась. К тому же ждала ребенка, о чем, естественно, он был осведомлен и радости особой не проявлял. Сидел на кухне, пил пиво и ныл: