Павел Алексеевич откидывается на спинку стула и насмешливо смотрит на дочь.

— А я ничего не придумываю, Ева. Я лишь констатирую то, что вижу.

— Ну, ладно-ладно, Паша, — похлопывая мужа по руке, заступается за дочь Ольга Владимировна. — Дай ей шанс.

Исаев сурово поджимает губы, выказывая свое раздражение.

— Уже дал, когда оплатил ее учебный контракт.

— Спасибо, — язвительно шипит девушка, испепеляя отца взглядом.

— Закончишь — отработаешь, — гневно рубит он.

Эта фраза влетает в грудную клетку Евы пушечным снарядом и вытаскивает наружу то, что ранее никогда не поднималось.

— Непременно, папочка. Я же знаю, долги ты не прощаешь. Никому, — давит ухмылку отца своей самодовольной улыбкой. — Даже собственной дочери.

— Ева! — одергивает ее Ольга Владимировна. — Хватит уже.

Угольные глаза отца врезаются в идентичные глаза дочери с остервенелой пытливостью.

— Поговори еще! — рявкает Исаев, поднимаясь из-за стола. Бегло читая в ее глазах приумноженное за тринадцать лет осуждение, равнодушно отмахивается от Евы. — Я на работу. В зерновом терминале проблемы… Кучка не востребованного миром дерьма в очередной раз решила, что им мало платят.

Ольга Владимировна поджимает губы, выражая свое сдержанное недовольство высказыванием мужа. А Ева вздыхает с облегчением, получая небольшой перерыв от родительского внимания.

— Павел, будь аккуратен в выражениях. Это все-таки люди. Не гневи Бога.

— Это им стоит быть аккуратными. Со мной, — властно заявляет Исаев, по обыкновению мня себя мировым правителем.

Ольга Владимировна изящно отбрасывает салфетку на стол и провожает удаляющегося мужа негодующим взглядом.

— Я могу идти? — нетерпеливо окликает ее Ева.

Мать, обращая взгляд к дочери, смотрит на нее с явственным укором.

— К чему этот вечный бунт, Ева? Разве так сложно прислушиваться? Делать что-то для своего развития. Для своего будущего. Не для нас! Как ты не понимаешь? Для себя!

— Можно на сегодня закончить, мама? — постукивая ногой по полу, вымученно просит Ева. — У меня от вас голова разболелась.

— От нас? — сверлит дочь недовольным взглядом. — Почему ты решила, что мы с отцом тебе враги?

— Я ничего не решала. Вы за меня все сами решили, — взрывается Ева. — Все!

— Разговаривай, не повышая голоса, пожалуйста, — стальным тоном одергивает ее мать.

Девушка медленно вдыхает и выдыхает.

— Можно я уже пойду? — сдержанно повторяет вопрос.

— Ты ничего не съела.

— И что? Мама, мне, что, пять лет? — задыхается отчаяньем. — Я поем, когда буду голодна. И поем то, что захочу.

— Да, конечно, — невозмутимо произносит Ольга Владимировна. — Пиццу или спагетти. А я учу тебя уважать и беречь свой организм.

— Мама, пожалуйста… — просит девушка дрожащим голосом.

— Не дави на жалость, Ева, — хладнокровно обрывает мать и, уставившись в окна, отпивает сок.

Ева сердито вздыхает. Снова берет ложку в руки. Быстро, практически не пережевывая, заталкивает в себя овсянку и демонстративно отодвигает пустую тарелку, нечаянно опрокидывая стакан со своим соком.

— Вот, пожалуйста! Теперь я могу идти?

Вишневая жидкость растекается по идеальной поверхности и стекает на светлые леггинсы Евы. Она морщится, шустро вскакивая из-за стола.

Ольга Владимировна поджимает губы и недовольно качает головой.

— Не устраивай из всего представление.

— Как я могу без вас? — иронично смеется девушка. — Я сначала жду, пока вы за ниточки подергаете и укажете, что именно мне играть.

— Ева, — спокойно окликает ее мать, поправляя волнистые волосы. Окидывает дочь холодным взглядом. — Футболку не забудь выбросить.

Девушка расстроенно качает головой.

— Как же все-таки хорошо, что у вас, — делает упор на это местоимение, — нет других детей!

Разворачивается и стремительно покидает ненавистную столовую.

Поднявшись на второй этаж, проносится через спальню сразу в ванную комнату. Склоняется над унитазом и привычными манипуляциями опустошает желудок.

— Ну, как у тебя дела? — спрашивает Антон Эдуардович, глядя на свою юную загадочную пациентку.

Постукивая тяжелым ботинком по полу и барабаня пальцами по колену, Ева хладнокровно выдерживает паузу, пристально изучая Гольдмана.

Черные глаза девушки сверкают недобрым блеском, когда она выдвигает голову вперед, и Антон Эдуардович выпрямляет спину, инстинктивно вжимаясь в твердую спинку кресла, чтобы увеличить расстояние. Непрофессиональное сравнение, но с этой пациенткой, словно с непредсказуемым диким зверьком, постоянно нужно быть настороже.

На висках психотерапевта выступают бисеринки пота. Он прилагает все усилия, чтобы контролировать свое дыхание в застывшей вокруг них тишине.

— Все хо-ро-шо, — странно растягивает слоги Ева.

Гольдман кивает и с ожившим интересом рассматривает девушку. Он знает Еву Исаеву на протяжении довольно длительного периода времени, но так и не нашел разгадку к ней. Все дело в том, что Ева — многообразная особа. Он бы поставил ей диссоциати́вное расщепление личности[1], если бы не понимал, что она нарочито изменяет свои рассказы, эмоции и мысли. Антон Эдуардович видел ее вульгарной, агрессивной, язвительной, молчаливой и замкнутой, неутомимо болтливой, жизнерадостной и безразличной к жизни, словно древняя старуха. Исаева требовала называть ее разными именами и прозвищами. Но ни разу она не показала свою истинное лицо.

У Гольдмана ушел целый год, чтобы осознать тот факт, что девушка попросту с ним играет.

— Расскажи мне, Ева, что произошло за то время, что мы не виделись. Ты завела новых друзей? Смена учебного заведения — это хороший шанс начать все заново. Маленький старт. Ты следовала моим советам?

Исаева усмехается и задирает нос, раскланиваясь перед ним в своем превосходстве.

— Конечно же, нет, — отрезает она, словно он спросил глупейшие вещи. — Мне не нужны друзья. Мне также не нужен новый старт.

Антон Эдуардович делает короткую запись в раскрытой красной папке и, потирая переносицу, внимательно смотрит на девушку.

— Всем нужны друзья, Ева. Тебе необходимо выражать свои истинные мысли, испытывать реальные эмоции…

Девушка шаркает по полу тяжелым ботинком и грубо перебивает его.

— У меня есть друг.

— К сожалению, я в этом не уверен. Я слушаю тебя, наблюдаю… и, мне кажется, что с Дарьей ты тоже не до конца открываешься. Думаю, ты выбрала какой-то определенный макет поведения и следуешь ему.