вещи, исчезнувшие с магазинных полок. Узнав, что Маноло переживает из-за Шими, он купил мальчику глобус, к которому тот, разок крутанув, больше не прикасался, набор юного химика, с которым Шими не стал экспериментировать, и, наконец, комплект для фокусов с надписью «ПОРАЗИ ТВОИХ ДРУЗЕЙ» на коробке. Раньше Шими никого не поражал, и в этот раз у него тоже ничего не вышло. Эфраим, во всем стремившийся быть первым, овладел трюками еще до того, как Шими удосужился прочесть инструкцию: под его подбородком уже танцевал серебряный шарик, а стаканы с водой опрокидывались, не проливая ни капли. «Абракадабра!» — полюбил провозглашать он, тыкая Шими в грудь деревянной волшебной палочкой. Шими махнул на это занятие рукой: какое же это волшебство? Волшебство изменяет мир. Волшебством было бы сделать так, чтобы он не примерял материнских панталон. Чтобы — даже так! — полюбил своего брата. А комплект из коробки всего лишь позволял проделывать ярмарочные фокусы. Набор для черной магии, позволяющий менять содержимое сердца или стирать события из книги жизни — не просто изгонять их из твоей памяти, а делать так, чтобы они вовсе не случались, — еще вызвал бы у него интерес. Когда он обмолвился об этом дяде Раффи, тот сурово на него глянул, молча покинул комнату — и вернулся через неделю — другую с книгой о гадании на картах.

— Это наибольшее приближение к тому, о чем ты просил, — сказал дядя, взъерошив Шими волосы. — Книга научит тебя искусству карточного предсказания. Забавляйся!

Шими последовал дядиному совету. Гадание увлекло его — он увидел в нем подобие френологии, обнажение пружин людских поступков за пределами сознательных решений. Они просто совершаются, хочешь ты этого или нет. Все решается до твоего согласия — и все же сохраняется вероятность, что ты изменишь ход событий. Взять Эфраима, этого похитителя всего внимания и света, монополиста дерзости и бесстыдства. Выбирал ли он Эфраима себе в братья? Нет, зачем ему брат, полностью его заслоняющий? Эфраим был просто еще одним внешним проводником несчастья. Но обречен ли Шими всегда прозябать в рабстве у столь несчастливых обстоятельств?

Гадание на картах подошло характеру Шими, и он быстро преуспел в этом занятии. Благодаря своей незаурядной памяти и сосредоточенности он научился быстро вспоминать астрологический смысл любой выпадавшей при гадании карты: например, восьмерка червей предвещала неожиданный визит любимого человека, пятерка треф — предложение, которое невозможно отвергнуть, бубновая шестерка — бурную ссору. Мало кто способен остаться равнодушным к предсказанию собственного будущего, когда оно состоит из неожиданных визитов и предложений, от которых глупо отказываться. В их узком кругу разнеслась весть о его способностях. Все сестры Сони, прослышав о них, стали приглашать его к себе в Спитафилдс и усиленно нахваливать. Дядя Раффи заказал для него визитную карточку:

Избегни беды!

Пусть Великий Шими расскажет тебе о твоей жизни, прежде чем она случится.

Но, как вскоре выяснилось, дядя Раффи ошибся. Гадание служило не предостережением, а безжалостным светом, заранее проливаемым на свершившийся факт.

Мать умерла, и с этим ничего нельзя было поделать. Возможно, в этом был повинен Шими, но это не значило, что он мог бы ее спасти. Он не отказался от гадания, но уже не так верил в свое могущество. Это повторялось в его жизни снова и снова: поколебленное могущество — при могучей памяти.

А потом канул в ночи его отец. Шими ожидал этого, но опять-таки совершенно не мог этого предотвратить. Ожидал, потому что годами замечал, как смотрит отец на обоих сыновей после смерти их матери. Шими не считал, что он видит в них виноватых. Но они были плоть от плоти своей матери, возмутительно живая плоть, тогда как его плоть теперь гнила во тьме. При этих обстоятельствах он был обречен на то, чтобы тоже кануть в темноту. Шими не знал, куда подевался его отец. Возможно, поселился в соседнем районе, изменив внешность. Возможно, завел женщину. Или сам обернулся женщиной. Кто знает, вдруг он тоже примерял материнское нижнее белье?

Дядя Раффи не располагал сведениями о его новом адресе и только пожимал плечами со словами «Мой братец!», которые могли означать все что угодно. Его интерес к Шими постепенно угас. Такая уж это была семейка: проходила минута — и от интереса не оставалось следа.

Шими не исключал, что слеплен из того же теста. С глаз долой, из сердца вон.

— Теперь остались только ты да я, — сказал он Эфраиму.

— Нет, только ты, — поправил его Эфраим.

— Почему? Куда ты собрался?

— Хочу его найти.

Шими такая мысль не приходила в голову.

Но пока что Эфраим никуда не уходил. Достаточно того, что он объявил себя более добросовестным сыном, чем Шими, и пригрозил бросить его на произвол судьбы.

14

Однажды ее выбрали Матерью Года, но пусть она сама об этом расскажет. Ей нужно практиковаться. Она тренирует память с помощью головоломок на планшете, подарке сыновей на ее последний день рождения, но никакие тренировочные головоломки не закаляют вашу память так, как головоломка вашей собственной жизни.

Она просит Эйфорию ее испытать.

— Спроси меня, кто я.

— Кто вы, миссис Берил?

— Не уверена, что ты уловила принцип испытания, Дементьевна.

— Я Эйфория, мэм.

— Вот как? Что ж, Эйфория, раз ты знаешь, кто ты, то зачем спрашивать, кто я?

— Я знаю, кто вы, миссис Берил.

— А я нет.

— Вы…

— Стоп! Я должна вспомнить сама. Видишь свидетельство на каминной полке, между фотографией двух детей, которых я не узнаю, и письмом в рамке, приглашением от лорда-камергера на инвеституру Сэнди — слово, которое я чудом вспомнила; будет еще большим чудом, если ты его поняла…

— Подать вам его, миссис Берил?

— Нет, просто прочти.

— Тут сказано: «Настоящим свидетельствую, что Берил Дьюзинбери удовлетворила экзаменаторов…»

— Ты уверена, что там так написано?

— Да, миссис Берил.

— Удовлетворила экзаменаторов в чем?

— «По программе нравственной науки. В связи с этим ей присуждается…»

— Значит, не то. Придется тебе поверить мне на слово. Я была Матерью Года.

— Ничего удивительного, миссис Берил.

— Сарказм здесь неуместен, Эйфория.

Обвинение приводит Эйфорию в ужас.

— Я от чистого сердца, мэм! Я всегда твержу Насте, какая вы хорошая мать.

— Но она тебе не верит. Я не удивлюсь, если это так.

— Она не видит того, что вижу я, миссис Берил.

— Чего именно?

— Вашей гордости за сыновей и за их семьи.

— Надо полагать, «Союз матерей» разглядел то, что видишь ты, Эйфория. Выношу всем вам благодарность.

Что же разглядел «Союз матерей»?

Предоставим слово