От имени бойцов, сержантов и офицеров выношу сердечную благодарность Вольфу Григорьевичу Мессингу и желаю дальнейшей плодотворной работы на благо развития науки нашей Социалистической Родины.

Начальник гарнизона генерал-майор артиллерии Шуршин».

«Ваше выступление перед профессорским, преподавательским составом и студентами Магнитогорского государственного педагогического института продемонстрировало выдающуюся способность чтения мыслей (понимание внутренней речи), развитую Вами до необыкновенной высоты и точности.

Цель Ваших опытов — развитие сил, скрытых в психике человека, и воспитание воли — достойна всякого поощрения. Особенно сейчас, когда народы нашего Союза стоят на пороге завершения Великой Отечественной войны, проявляя героическое волевое напряжение, работа в этом направлении — в направлении изучения и развития воли — является весьма важной. Вот почему Ваши выступления имеют большое воспитательное значение.

От имени всего коллектива института выражаем Вам сердечную благодарность и желаем продуктивной работы на благо нашей великой Родины». Без сомнения, Мессингом, как и большинством советских людей, владел в те годы искренний патриотический порыв, желание хоть чем-то приблизить желанную победу над ненавистным врагом. Он сам пишет: «Работал я в те годы очень много, не считаясь ни с количеством выступлений, ни с дальностью расстояний. Очень многие выступления давал бесплатно, выступал в палатах эвакогоспиталей, где лежали «ранбольные», как тогда называли раненых бойцов и офицеров нашей армии. Выступал я и в цехах заводов. Было несколько случаев, когда выступление проходило прямо под открытым небом. Я старался работать, как в те годы работали все. Свои личные сбережения я отдал на оборону страны, для скорейшего разгрома фашизма. Так поступали в те годы многие и многие люди. На эти средства были построены два самолета, которые я подарил нашим военным летчикам, первый — в 1942-м, второй — в 1944 году».

История с двумя истребителями, подаренными Мессингом фронту — одна из самых загадочных в его биографии. В принципе ничего невероятного в ней нет: в годы войны многие люди с высоким уровнем доходов — артисты, писатели, ученые — жертвовали деньги на приобретение танков, пушек или самолетов. Но недоброжелатели телепата во главе все с тем же Шенфельдом утверждают, что он если и отдал деньги на нужды обороны, то сделал это не добровольно, а чуть ли не под дулом пистолета. Если в жизни Мессинг был довольно равнодушен к деньгам — в СССР их все равно было особенно не на что тратить, — тов повести Шенфельда он трясется над каждой копейкой и мечтает, как после войны вернется в родную Гуру-Кальварию «в смокинге, в накидке на белой шелковой подкладке, с шляпокляком на голове — прямо как Гарри Пиль в кино». А также о том, как он купит расположенный по соседству старинный замок королевы Боны и поселится там. На самом деле Мессинг уже в то время не собирался возвращаться в Польшу, даже не зная еще о том, что летом 1941 года его семью вместе со всеми евреями Гура-Кальварии угнали на смерть. В Советском Союзе, несмотря на все испытания, он чувствовал себя куда более популярным и востребованным, чем на прежней родине.

Евреев Гура-Кальварии угоняют в Варшавское гетто

Согласно Шенфельду, в июле 1942 года Мессинга вызвал к себе директор ташкентского (напомним, что все действие повести происходит в Ташкенте) отделения Госконцерта и поинтересовался, сколько он собирается пожертвовать на нужды армии. Артист задумался: «Дома, в Польше, вся моя жизнь была тяжелой борьбой за существование, я рад был, если имел парнусу (прибыль. — В.Э.) и сводил концы с концами. А здесь неожиданно привалило счастье и дождем посыпались деньги. И я знал только одно: надо их копить на будущее. А от окружающей меня жизни был вдалеке, все мое время проходило в разъездах и выступлениях. Администратор избавлял меня от всех забот, кормил и одевал, время от времени сообщал, что все дорожает, а я кивал головой. В тот момент я знал только, что сильно подорожали папиросы «Казбек», которые я курил.

Но тем не менее я решил не ударить в грязь лицом и поразить их.

— Тридцать тысяч! — сказал я.

Они переглянулись, и наступило тягостное молчание. Я понял, что если и поразил, то не с того конца, а потому решил поправиться:

— Пардон, я хотел сказать: сорок тысяч.

Представитель горкома криво усмехнулся и процедил:

— Вы, оказывается, шутник, Вольф Григорьевич. Смешно, сорок тысяч при ваших-то баснословных барышах! На днях председатель корейского рисового колхоза, товарищ Ким Цын Хен из своих личных трудовых сбережений пожертвовал миллион рублей. Вчера в «Правде Востока» было описано, как он привез нам огромный сундук с деньгами. Три кассира Госбанка пересчитывали их целый день. Вот это — пример патриотизма!»

Несмотря на уговоры, Мессинг раскошелился только на пятьдесят тысяч, и скоро ему пришлось пожалеть об этом. Уже через несколько дней двое в штатском подошли к нему на улице, сказали, что его срочно вызывают в Комитет по делам искусств, но отвезли в местное НКВД. Там телепата обвинили в том, что он тайный раввин и приехал в СССР «разыскивать своего родственничка, известного врага народа Станислава Мессинга, не зная, что он уже ликвидирован». Видный чекист Станислав Адамович Мессинг родился в Варшаве и, возможно, действительно был дальним родственником телепата, но тот ничего о нем не знал. Что неудивительно — «другой» Мессинг еще 2 сентября 1937 года был расстрелян по стандартному обвинению в шпионаже в пользу Польши.

Вольфа Григорьевича допрашивали по классической схеме — сперва «злой» следователь, капитан Иванов, орал на него и грозил револьвером, отчего впечатлительный телепат грохнулся в обморок. Потом «добрый» майор Сааков мягко уговаривал его пожертвовать на нужды Красной армии миллион рублей — примерно столько и стоил новый истребитель. Запуганный Мессинг согласился. О дальнейшем он в изложении Шенфельда рассказывал так:

«Полночь давно прошла, когда они привели меня в гостиницу. Я проспал чуть ли не сутки. Лазарь Семенович ходил вокруг меня на цыпочках, ничего не спрашивал и обращался со мной, как с тяжелобольным. Через день мы отправились в Новосибирск. Туда мы добирались долго — без конца надо было пропускать военные эшелоны. Я всю дорогу лежал на полке и думал о том, что произошло в кабинете капитана Иванова. Судьба опять сыграла со мной скверную шутку: я стал игрушкой в руках ихней банды, и кто знает, что они еще придумают. А что они придумают, в этом я не сомневался. Они открыли мое слабое место, они поняли, что я человек совсем не геройского склада, и захотят мной помыкать как им заблагорассудится. Вряд ли ограничатся грабежом моих кровных денег. Они захотят, чтобы я стал в их руках последней проституткой, захотят использовать меня как им вздумается!

В Новосибирске меня ожидала телеграмма от Сталина, про которую вы, вероятно, знаете. В вестибюле уже сидели корреспондент ТАСС и местный газетчик. Надо было давать интервью и выступать по радио. А еще через два дня меня повезли на военный аэродром, поставили возле истребителя, велели улыбаться и жать руку какому-то летчику. В таком виде нас сфотографировали у самолета, на котором возле лозунга «За победу над фашизмом!» было написано, что советский патриот В. Г. Мессинг подарил этот самолет летчику Балтики — это в Новосибирске-то! — Герою Советского Союза К. Ковалеву. Хоть бы для вида выкрасили тот покорябанный самолет, который я будто для них купил! Нет, никому еще так дорого не обходился советский патриотизм! — думал я.