Оргазма слякоть, омерзенье… Нет, не то

Хотелось получить от тысяч баб планеты.

Так чувства — скат ледовый в пропасть ада?

А может, это разум прото́рил в пекло путь?

Чем секс-то виноват? Простейшая отрада:

Сошлись две обезьяны. Вот вся вопроса суть.

Любви восторг, апофеоз короче эсэмэски.

Зато гадливости найдется на трактат.

И все же у Шекспира в каждой пьеске

Плоть правит бал. О чем же плел Сократ?

Вслед за игрой не дремлет нетерпенье:

«Плати, скотина! И вали на все четыре».

А где романтика? Где радость упоенья?

Как будто факс послал через дыру в сортире.

Мой современник, сей сосуд из фобий,

Взгляни на похоть глазом закаленным!

Мир, что бордель, немыслим без пособий.

Презерватив — подарок всем влюбленным.

«Семь дней работай и сотвориши», —

Чистилище оставишь за спиной.

Кому надежда служит вместо крыши,

Сумеет оправдать любой поступок свой.

Вот нищенка на камне спит — и в луже.

Вот пешеход идет. Ему плевать

И на нее, ее собаку, весь тот ужас,

Что словом «жизнь» мы любим называть.

Наш город словно уд синюшный любострастья,

Под мягким шанкром грязи — радуга огней.

Эй, офисный планктон! Ты тоже хочешь счастья?

Мечтаешь отхватить кусочек пожирней?

У тех из нас, кто спит в прихожей у природы,

Давно зашит карман для чаяния толп.

«Версаче» на плечах, на ляжке два айпода,

Надменность из всех пор и самолюбья столп.

В бамбуковой листве приют для привиденья.

Восток зажег зарю, и город вновь вверх дном.

Здесь ночью полигон абсурдности творенья,

А днем — уж до того отъявленный дурдом…

Универсам любви. Секс-шопы. Порнозалы.

Бутик любой причуды для вкуса и кармана.

На каждый банк — салон, где ягодицы алы,

Где вернисаж химер и грез эротомана.

На трон садится утро в запахе бензина.

Зачатый ночью, день отнял себе права.

Плывет над площадями голос муэдзина:

«Так, хватит брызгать спермой. Берись-ка за дела!»

— Здесь жизнь вовсе не такая, — возмущенно вскинув подбородок, заявила Иггог.

— То-то и оно, — подхватил Геринт. — При кислородном голодании реальность тоже не факт.

— Да ну, типичная скандинавская заумь, — отмахнулась Иггог.

В ответ оскорбленная Ума сказала следующее:

— Зато чистая правда. Возьмите хоть Вордсворта, хоть иного британского автора — никто не писал с такой силой о бесцельно растрачиваемой жизни.

Впоследствии, поджидая лифт, Иггог все же не удержалась:

— Этот парень, что сочинил поэму… Да он просто пользовался женщинами, как я не знаю…

— Нет-нет, — покачал головой Даарк, — он держал их при деле. Кабы не он, помирать бы им с голоду. Слушай, не сердись, но мне кажется, ты просто взъелась на пустом месте. Подумай хорошенько, и сама увидишь, что поэт утопал в боли, сам себя казнил наслаждением.

Из-под густых бровей Иггог задумчиво воззрилась на Даарка:

— Думаю, это надо будет при случае обсудить в деталях.

Математик сдержанно поклонился. В свое время ему довелось открыть нормон; он и не такое выдержит.

В общем и целом можно отметить, что большинство осталось недовольно навязанными стишками.

И вообще, поэзия так и не добралась до Марса. Эта река успела пересохнуть.

Геринт, средневозрастной молчальник, предпочитавший проводить время за возней с картами окрестностей поселения, не так давно взялся отращивать бороду. Ему вообще хотелось побольше походить на русского. В Руссовосточной башне у него жил друг, которого Геринт частенько навещал.

Русские организовали свое марсианское самоизгнание независимо от остальных. С самого начала они отказались от смены личных имен на новые прозвища. Что касается компьютеров, то их использовали для климат-контроля внутри башни. Здесь имелась даже библиотечка, во всяком случае, не меньше двух полок, где стояли книги — по большей части труды Льва Толстого, — причем в старомодном, бумажном виде. Кроме того, в башне размещалась арт-студия, где создавали гравюры, офорты и рисунки пастелью. Кое-какие из этих работ удавалось даже обменивать в других башнях на СУ-жетоны.

Как раз в связи с таким обменом Геринт и познакомился с тамошним библиотекарем. Вспыхнул взаимный интерес, коль скоро между ними было немало общего.

Друг Геринта увлекался исследованиями русской истории. Звали его Владимир Гопман. Он показал Геринту поразительную книгу о петербургском Эрмитаже, где хранилось свыше трех миллионов предметов искусства. Мужчины плечом к плечу перелистывали страницы этого альбома сокровищ.

— Отлично представлен Матисс, — заметил Владимир.

— Да. Но я не вижу Гогена, хотя точно помню, что в Эрмитаже был грандиозный зал, полный Гогена… А вот Пикассо просто чудесен. Его «Женщина с веером» умопомрачительна, согласитесь?

Собеседник согласился.

— Да и Караваджо великолепен…

— Положа руку на сердце, — вздохнул Владимир, — по этой красоте я тоскую, как по родному дому. Повторится ли такой триумф искусства, вот вопрос. К тому же Россия успела распасться на четыре части…

— Многие из художников, изображавших подобную роскошь и утонченность, сами были не богаче церковных мышей. У нас тут на Фарсиде бедность чуть ли не предписана, но ведь искусство никогда не проявится без реального прототипа. Вот о чем я горько сожалею.

— И вот почему мы стали друзьями, — напомнил Владимир. — Это общность чего-то и в чем-то. Хотя пришлось отправиться на Марс, чтобы это «что-то» отыскать.

В его словах Геринту почудился намек на грустную недосказанность.

— Владимир, я вот что хотел вас спросить… Время течет быстро. Скажите, вам знакома чу́дная симфоническая картина Бородина «В Средней Азии»? Невероятно, можно подумать, она была написана про Марс!

Владимир покачал кудлатой головой:

— Признаться, никогда не слышал. Средняя Азия, говорите? Может, Бородин кого-то оскорбил и его туда сослали? Как бы то ни было, большинству из наших плевать на искусство.

Геринт кивнул:

— У нас то же самое. Все заняты чем-то «ответственным». Вопросами о персоналиях и реалиях. В чем, буде позволено так выразиться, заключена истинная природа… Но спросите их про искусство — и вам подарят до того тупой взгляд… Давеча одна дама рискнула было прочесть нам поэму. Встретили, мягко говоря, с прохладцей. Конечно, она, может, вовсе не такая уж хорошая была, эта поэма, но мне понравилась… А через пару дней я отправляюсь в новую экспедицию в глубь Фарсиды, хоть и сильно сомневаюсь, что удастся сыскать там новый Эрмитаж.