Балантайн вдруг подумал, что совсем не знает сына. В Брэнди появились злость и горечь, которых ранее он не замечал. Годы летели, но генерал никаких изменений в себе не ощущал, а потому полагал, что не менялся и Брэнди. Разница между сорока пятью и пятьюдесятью ничтожна, тогда как между двадцатью тремя и двадцатью восьмью может оказаться безмерной.

Он смотрел на своего сына и видел, как разительно отличается он от Алана Росса. Прямой нос, упрямый, решительный рот… Казалось бы, сыну положено походить на отца. Но много ли взял от него Брэнди? Если подумать… пожалуй, что нет.

— Почему мы такие безразличные? — спросил он вслух.

— Защищаем себя, — ответил Брэнди. — Инстинкт самосохранения.

Алан Росс провел рукой по волосам.

— Большинство из нас избегают смотреть на невыносимое, — заговорил он так тихо, что они едва его слышали. — Особенно если речь идет о том, чего мы изменить не можем. Нельзя винить женщину, если она не хочет знать, что ее муж пользуется услугами проституток… особенно, если проститутка — ребенок. Если она узнает, что этот ребенок еще и мальчик, ей придется уйти от мужа. Мы все знаем, что развод губителен для женщины. Даже в весьма терпимом обществе она перестает существовать. Становится объектом невыносимой жалости, не говоря уже о пересудах, которые обычно не столь милосердны. Нет. — Он яростно покачал головой. — Ей остается только одно: не разрушать секретность, которая окутывает его похождения, и не позволять себе усомниться в его верности. Ничего другого она позволить себе не может.

На этот раз Брэнди промолчал.

Балантайн посмотрел на мерцающие канделябры. Попытался представить себе, каково оказаться в таком положении, подозревать, осознавая при этом, что докапываться до правды себе дороже. Когда на кону собственное выживание и выживание детей, правду эту лучше зарыть как можно глубже. У него никогда не возникало сомнений, что Огаста — верная и всем довольная жена. Может, в этом проявлялись его невыносимое самодовольство, слепое, глупое бесчувствие? А может, это свидетельство его веры в нее, которую надо почитать за счастье? Он никогда не спал с проститутками, даже в первые годы службы в армии. Разумеется, иной раз, до свадьбы, сходил с пути истинного, но ради взаимного удовольствия, за деньги же — никогда. А после свадьбы всегда помнил о своем моральном долге: никаких случайных связей, если он или Огаста в отъезде или не в настроении. Огаста не была страстной женщиной; возможно, тому способствовали нормы приличия. И он давно уже взял под контроль свое тело и не позволял ему диктовать условия. Такой контроль для солдата обязателен. Усталость, боль и одиночество не должны мешать выполнению боевой задачи.

Алан Росс вновь провел рукой по волосам.

— Извините. Это не самая подходящая для обсуждения тема. Я испортил вам обед.

— Нет. — Балантайн сглотнул слюну и вернулся в настоящее. — Ты все говоришь правильно. Ситуация отвратительная. Но нельзя винить людей, если они не хотят узнавать то, что может их уничтожить. Бог свидетель, человек, который содержит публичный дом, заслуживает смерти. Но убийство не решает проблему. А эта кастрация — чистое варварство.

— Ты бывал в Девилз-акр, папа? — спросил Брэнди уже менее эмоционально, да и лицо стало спокойнее. — Или в каком-то другом трущобном районе?

Балантайн знал, к чему клонит сын. В борьбе за выживание, в беспросветной нищете люди превращаются в варваров. Внезапно вернулись воспоминания о военных лагерях, в Крыму, в Скутари, о нависающей над каждым смерти, о том, что делали люди в дни и ночи ожидания битвы. В любой день они могли превратиться в бездыханный труп, разлагающийся под солнцем Африки или замерзший в гималайских снегах. Если он не знал Брэнди, получалось, что и Брэнди не очень-то знал его.

— Я прослужил в армии тридцать лет, — ответил он. — Я знаю, что может произойти с людьми. Такого ответа достаточно?

— Нет. — Брэнди допил портвейн. — Он не в полной мере соответствует заданному вопросу.

Балантайн встал.

— Нам лучше присоединиться к дамам в гостиной до того, как они поймут, о чем мы тут говорим.

Поднялся и Алан Росс.

— Я знаком с одним членом парламента и хочу с ним повидаться. Составишь мне компанию, Брэнди? Возможно, мы ему поможем. Он готовит законопроект, который хочет представить на обсуждение.

— О чем? — спросил Брэнди.

— Разумеется, о детской проституции, — ответил Росс, — открывая дверь. — Но, если не возражаешь, не упоминай об этом в присутствии Кристины. Я думаю, эта тема ее расстраивает.

Балантайну последняя фраза Росса согрела душу. По реакции Кристины он сделал вывод, что она считает разговоры о проституции дурным тоном. Теперь же получалось, что все не так. Ее огорчало наличие этого социального зла. Генерал ощутил укол стыда из-за того, что составил себе неправильное мнение. Но изменить он уже ничего не мог: если бы начал извиняться, вновь затронул бы запретную тему.

Перед полуночью, когда остальные разъехались, Балантайн следом за Огастой медленно поднимался по лестнице.

— Знаешь, с каждой новой встречей мне все больше нравится Алан Росс. Кристине очень повезло.

Она повернулась и холодно посмотрела на него.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Именно то, что и сказал: даже без всякой предубежденности можно обнаружить, что этот человек совсем не тот, каким ты его представлял. Алан гораздо лучше, чем показался мне при наших первых встречах.

— Я всегда ценила его очень высоко, — твердо ответила Огаста. — Неужели ты думаешь, что я позволила бы нашей дочери выйти замуж за не достойного ее человека?

Ее ответ на удивление больно уколол генерала, и он непроизвольно озвучил истинное положение дел:

— Сомневаюсь, что нам удалось бы найти для Кристины другого жениха.

Глаза Огасты стали такими же чужими, как глаза незнакомцев, с которыми он иной раз встречался взглядом на улице. Чувство удовлетворенности, которое он ощущал за обеденным столом среди стаканов с вином, рассеялось как дым.

— Выбор у нас был. И еще какой. Я свою работу знаю. Или ты полагаешь меня некомпетентной?

Такая мысль никогда не приходила ему в голову, с того самого дня, когда он впервые встретил Огасту на ее дебютном балу. Она все знала и умела — даже тогда. Не нервничала, не флиртовала и не хихикала, и, среди прочего, именно этим привлекла к себе его внимание. Как давно это было… Балантайн попытался вспомнить, что испытывал в тот момент: волнение, предвкушение… но не вышло. Кольнула душевная боль. Те достоинства Огасты, которые раньше радовали его, теперь пугали, как закрытая дверь.

— Это нелепо! — Ему приходилось защищаться, но в этом вопросе он твердо решил не сдавать позиций. — Я знаю Кристину не хуже твоего. — Чудовищная ложь. — У нее удивительно сильная воля. И даже ты, моя дорогая Огаста, можешь иной раз допускать промахи.