– Войти могут… Что подумают?

Княгиня все поняла, горько усмехнулась:

– Когда это ты о таком заботился? Помру я скоро, Ваня, недолго уже осталось…

Тот возразил:

– Что ты! Не смей даже о том думать!

Голос прозвучал фальшиво, это добавило страданий Елене, она снова горько усмехнулась:

– Вот и ты лжешь! Лекари все говорят, что по весне встану, да не верится. Внутри все словно выжжено, почернело. На кого дети останутся? Малы еще… – Она говорила уже не для любовника, скорее просто для себя, понимая, что Телепнев ей ничем помочь не может. Да и кто-то другой тоже. – Что с детьми станет, как бояре верх возьмут?

Чтобы хоть что-то сказать, Телепнев бодро возразил:

– Ивана на княжение венчали же, он великий князь.

– Какой он князь, дите совсем! Станут его бояре воспитывать, совсем никому не будет нужен. А за ним глаз да глаз требуется, нрав у Ванюши тяжелый, его если не держать да не лелеять, много бед натворит… – И вдруг она даже приподнялась, глаза расширились: – А ты помнишь, что сказала Соломония мне тогда?

Телепнев уже подзабыл и саму поездку, потому не сразу кивнул. Княгиня ждала, но не выдержала и напомнила:

– Что я сына рожу, у которого руки по локоть в крови будут! Которого вся Русь проклянет! Это про Ваню, про него!

Обессиленная княгиня отвалилась на подушки, а Иван досадливо крякнул:

– Да что ж ты на сына-то! Мало ли чего старица скажет? Она вон и про своего говорила, а где он, где?

Глаза Елены неподвижно уставились в потолок, потом она перевела взгляд на Телепнева и вдруг отчетливо произнесла:

– Жив он! Душой чувствую, что жив. Сколько ему ныне? Ивану осьмой, значит, ее Григорию двенадцать? – Княгиня снова приподнялась, глаза безумно забегали по сторонам, руки вцепились в край постели, голос хрипел: – Пошли в суздальских землях поискать таких мальчиков! Его Шуйские прячут, жив он! Найди, слышишь, найди! В цепях приведи, чтоб здесь, передо мной валялся! Сама хочу с него шкуру спустить! Сама хочу ему глаза выцарапать! И ей тоже! Всех мальчиков такого возраста! А ежели его в Суздале не найдут, то по всей Руси ищи! Всех от десяти до тринадцати лет жизни лишить! Всех!!!

На губах Елены выступила пена, глаза стали совсем безумными. Захлебнувшись криком, она закашлялась и снова повалилась на подушки. Телепнев ахнул:

– Что ты, как можно? Это же ребенок!

– Пожалел?.. – хрипела княгиня. – А меня кто пожалеет? Пошел вон!

Понимая, что дело может кончиться для него плохо, Телепнев привычно решил идти на попятный:

– Хорошо, успокойся, княгиня, я найду сына Соломонии. Если он, конечно, жив.

– Княгиня… раньше Еленой звал… А проклятого и без тебя найдут! Ненавижу! Всех вас ненавижу! Уничтожить бы вашу Москву всю на корню! – От усилия она закашлялась. Телепнев с ужасом смотрел на любовницу. Как же можно проклинать землю, на которой живешь и которой правишь? От приступа ярости Елена совсем обессилела. – Ступай. – Глаза закатились, рука упала на край ложа. Но синяя жилка на ставшей вдруг тонкой шее билась, показывая, что хозяйка жива, только очень слаба.

Телепнев вышел вон, вместо него в ложницу вбежала Аграфена, привычно караулившая у двери. Иван хорошо понимал, что сегодняшний разговор Елена ему не простит, оставалось только решить, куда и когда бежать. Сердце захлестывала горечь, он проклинал тот час, когда попался на глаза красавице-княгине, и свое безволие. Мало ли на кого смотрела Елена при старом муже? А в сети попал только он. «Сам виноват, – вздохнул Телепнев, – жаловаться не на кого».

Спасла его смерть Елены. Но спасла ненадолго.

Чтобы избежать прощания мальчиков с матерью, Шуйский объявил, что у нее, должно, моровая болезнь, потому допускать к княгине князя Ивана никак нельзя, опасно. Никто не возражал, хотя все прекрасно понимали, что никакого мора у Елены не было, попросту отравили. Но ничего расследовать не стали, слишком радовалась Боярская дума кончине правительницы. Похоронили быстро и без особых почестей, отговорившись все тем же мором, митрополит даже отпевать не захотел. Только в Вознесенском девичьем монастыре, где была захоронена, наспех прочитали заупокойную, и все. Таких ли почестей желала Елена Глинская, когда стремилась на русский престол? Такого ли ждала? Но получила по заслугам, не считалась ни с Русью, ни с Москвой, и Москва с ней не посчиталась.

К власти снова пришли бояре, ведь маленький князь сам ничего не мог. Горько плакали только двое княжичей и мамка Аграфена Челяднина. Телепнев метался, пытаясь придумать, куда бы бежать, и ничего не мог сделать. На Руси везде достанут, а в Литву или в Казань нельзя, сам их обидел. Конечно, первыми получили сполна именно эти двое – брат и сестра – Иван Телепнев и Аграфена Челяднина. Сколько маленький Иван ни просил бояр, как ни валялся в ногах, цепляясь за подол своей воспитательницы, уговорить не удалось, мамку Аграфену насильно постригли в дальний монастырь в Каргополе и забыли о ее существовании! Ивана Телепнева-Оболенского по прозвищу Овчина бросили закованного в цепи в тюрьму, где привычно уморили голодом. Несколько лет на ложе княгини обернулись для Ивана Федоровича тяжкой смертью и проклятиями многих людей. Из-за любовной связи с Еленой Глинской никто не помянул добрым словом хорошего полководца, даже собственная жена, сильно обиженная мужем, ни слезинки не проронила, выслушала сообщение и кивнула:

– Заслужил!

Аграфена долго вспоминала оставшегося полным сиротой маленького князя, кто его накормит, кто спать уложит? Некому, на бояр надежды мало, им власть нужна, а не сам княжич. Челяднина привычно называла Ивана княжичем, хотя того и венчали на царство. Мамка почти не вспоминала княгиню, только раз сама себе усмехнулась: не рвалась бы к власти, была бы жива. Слишком уж вдовая княгиня хотела сама править, а еще слишком не любила все русское, почти ненавидела. Вот и поплатилась.

После смерти великой княгини власть захватили князья Шуйские. У них нашлось немало противников, которые сплотились вокруг князя Ивана Федоровича Бельского. Между двумя родами разгорелась неприкрытая война. К сторонникам Бельского присоединились митрополит Даниил и думный дьяк Федор Мишурин.

Солнце давно в небе, люди заняты своими делами, но маленький князь, за которым никакого присмотра и до которого никому нет дела, еще в постели. Всем известно, что Иван любит поспать, а потому как никому не нужен, его и не будят, пока сам глаза не продерет. Но и когда проснется, все равно долго валяется неодетым. Вот и тут, закинув руки за голову, разглядывал давно изученный потолок, придумывая, чем бы заняться сегодня. Губить кошек и собак, бросая их с верхнего яруса, надоело. Других занятий попросту не находилось. В голову вдруг пришло, что если волосы на человеке не подпаливать, как иногда делал, а попросту вырвать по клокам, но не все, а полосами, то получится забавно. Стал раздумывать, как рвать. А если девке? Стало смешно, когда представил девку с клоком на макушке вместо косы. Такие волосы он видел в книге, клок волос на макушке носили его предки князья Киевские. Почти засмеялся от удовольствия, но распорядиться не успел, со двора вдруг донеслись вопли, шум не то драки, не то большой ссоры.