прилепился. Да ты не дался, видать, даром что ростом мал! И, видать, станичная настойка помогла.

— Что помогло? — переспросил я Ивана, пытаясь обернуться. Но повернуться толком не получалось, поэтому, увидеть собеседника я так и не смог.

— Так ты и этого не помнишь, Петро? Нда-а, знатно тебя приложило-то. Пока от Миллерово шли, никакой еды немец не давал. Хорошо хоть попить из колодцев разрешали, да кое-где на полях свёкла да молодая кукуруза попадалась. Так и шли. А где через станицы, да сёла — это уж за счастье было, крохи подаянием вымаливали. Бабы да старухи иногда тайком кой-чего передавали. Но немец разгуливаться не давал особо, большую часть себе забирали, ироды. Конвоиры, значит. А как до Харькова один переход остался, тебе уж совсем невмоготу стало, уж и еле шёл. В чём только душа держалась? Мы тебя из строя старались не выпускать. Не ел ничего, только пить постоянно просил. Ну я и шепнул одной из баб, что узелок мне сунула. Хорошо встали тогда почти на полчаса у колодца. Так она уж почти на выходе мальца своего с крынкой настойки прислала, да листа лаврового кипятком ошпаренного ком в руки сунула. Вот ты его и жевал до самого Харькова.

— Дела…а звать-то её, как было, Иван? — удивился я неожиданным перипетиям дедовой одиссеи.

— Та до имён ли было, Петро? Сами в чём только душа держится, еле плелись. У немца не забалуешь. Коль свалился на обочине — пуля в затылок, а то и прикладом шею подломить, и все дела. Некоторые от отчаяния не выдерживали и на рывок подавались. Да куда там! Кругом ни леса толкового, ни оврагов. Степь, поля да куцые балки. После миллеровской ямы и тухлая свёкла за калач шла. А уж пара картох, шо бабы сунуть смогли, за цельное богатство…

— Хлопцы, нэ надо про еду, а… — попросил голос из сумрака.

И все разговоры снова прекратились на какое-то время. Я постарался дистанцироваться от навалившихся неприятных ощущений, используя попытку погрузиться в медитативный транс, опробованный в предыдущей миссии. На удивление, получилось сразу!

Тело и разум погрузились в какое-то сумеречное состояние. Всё вокруг стало казаться зыбким и нереальным. Физические ощущения притупились и исчезли, а звуки слились в неразборчивый белый шум. Мысли текли медленно и плавно, что всё же позволяло обстоятельно анализировать ситуацию.

Не знаю, действительно ли сработала антидизентерийная настойка и лавровый лист. По мне, так, скорее всего, ускоренная перестройка организма началась с кризисных воспалённых зон кишечника. Ремесленник не зря обещал ускорение регенеративных процессов и качественное изменение иммунной защиты. К тому же моя просьба об адаптации обмена веществ к экстремальным условиям, по идее, в первую очередь должна была начаться с желудочно-кишечного тракта. А тут, здрасте вам, дизентерийная палочка! Похоже, в дело усиленного метаболизма пошло всё, в том числе и сами возбудители, и отмершие ткани.

По субъективным ощущениям, слишком сильного упадка сил не заметил. Непривычный, но ожидаемый дискомфорт — да. И это при том, что, как сообщил однополчанин, я толком не принимал пищу почти двое суток. А что вполне возможно, кишечная инфекция в данном конкретном случае сыграла роль питательного биологического субстрата. Шигеллы прекрасно и довольно быстро размножаются в кишечнике. Одноклеточные организмы с высоким метаболизмом, они при разрушении выделяют уйму токсинов, воздействующих на клетки хозяина. Но при резко возросшей устойчивости покровных тканей и активации иммунных клеток под воздействием индукции нейротрона их деструктивная деятельность свелась к нулю, и шигеллы, как и их производные, сами послужили прекрасным источником энергии! Пожалуй, что примерно так всё и произошло в продолжающем изменяться организме носителя. Это, конечно, радует. Но долго я на этом запасе всё равно не продержусь. Хотя бы потому что элементарное отсутствие воды значительно замедляет энергообмен.

Я ещё раз осмотрелся в вокруг. Способность к сумеречному зрению заметно прогрессировала. Обещанной Пашкой головной боли не было и в помине. Похоже, немцы оправдывают свою репутацию: куда было бы проще транспортировать нас в открытых платформах, так нет, насовали, словно сельдей в бочку. Неужели невдомёк, что эти вагоны потом потребуют дополнительной санитарной обработки? А это дополнительный геморрой и трата ресурсов.

Не знаю, сколько мне удалось пробыть в состоянии между сном и явью, но возвращение в суровую действительность не прибавило оптимизма. Под Перемышлем, если не изменяет память, мне удалось в таком состоянии двенадцать часов кряду простоять. Но там-то меня со всех сторон не поддерживали другие бедолаги, попавшие в плен.

Тем не менее выходу из медитации я был обязан так недостающей мне воде, потоками пролившейся с потолка, а также многоголосому ору обрадованных пленных, гулко отразившемуся от стен несущейся на северо-запад душегубки. Хвала экономии и рачительности немецких железнодорожников, не уделивших должного внимания нашему вагону, дыр в крыше оказалось предостаточно, чтобы летний ночной ливень пролился благодатной влагой на иссохшие от жажды тела.

Полагаю, за дырявую крышу в вагоне, перевозящем солдат вермахта, они бы не отделались дисциплинарным взысканием. Но пленные ведь жаловаться не будут? А даже если и будут, кому это интересно?

Сумеречное зрение после пребывания в медитации достигло своего оптимума, и я прекрасно различал вокруг себя контуры лиц, жадные запрокинутые к потолку провалы ртов, судорожно ловящие губами капли, а то и целые струи живительной влаги.

Не стал терять время и я. Пересохшее горло впитывало дождевую воду с привкусом ржавчины словно губка. За колючими квадратами окон уже нельзя было различить ни неба, ни проносившихся верхушек деревьев: то ли дождевые тучи затянули его пеленой, то ли и вправду наступила ночь.

— Петро, слышь, пилотку намочи, потом выжимать будешь и пить. Гимнастёрку всё равно не снять в этой тесноте. Похоже, нас до самой границы без пересадки повезут, — послышался голос Ивана.

Я последовал совету скрывавшегося за спиной товарища, подставляя свою пилотку под особенно интенсивно льющиеся струи. А дождь наддал ещё пуще прежнего, будто отвечая мольбам измученных жаждой красноармейцев.

— Вань, а ты на меня влезть сможешь? Глядишь, и с гимнастёркой сладится.

— Да куда тебе, Петро! В чём ещё только душа теплится?

Я не стал долго убеждать товарища, что чувствую себя вполне сносно, а попросту рявкнул:

— Лезь, твою мать, всё равно мне падать некуда!

Сзади провозились почти минуту. Я завёл руки за спину и скрестил ладони ковшиком, для упора носка или колена влезающего, поставил свои ноги на ширину плеч и слегка согнул в коленях. Иван, кряхтя и больно упираясь коленями и локтями мне в спину, обхватил дрожащими руками за шею и плечо, всё же умудрился довольно