– Очень мило с твоей стороны, – он вздохнул. – Да, Джаспер, дело плохо.

– Ну что я могу поделать?

– Покончи с собой в прямом эфире. Обвяжи голову лентой с извинениями, написанными крупными буквами, в которых говорится, какой ты паршивец и какое жалкое и позорное существование ты влачишь. Вдруг поможет? Дай нам знать, когда соберешься что-то предпринять, а мы все соберемся, полюбуемся. Я вот думаю: а что, если надеть тебе на грудь горящий обруч, или вот еще…

– Ну, хватит, Уильям, скажи лучше, зачем я тебе сегодня понадобился? Ты хочешь поделиться чем-то со всем окружающим миром?

– Вообще-то я хотел пригласить вас сегодня ровно в восемь в «Ле фромаж», молодой человек. У меня есть для вас одно целительное средство, – он заколебался. – Но… мы можем придумать что-нибудь другое, если ты…

– Я в порядке. Давай дальше.

– Правда, нельзя же все так оставлять. Я просто собирался…

– Уилл, я и вправду не знаю, что делать. Я написал ей письмо. Это просто полная жопа.

Он сменил тон:

– Хорошо. Ты помнишь тех двух девушек, с которыми мы встречались в последний раз?

– Нет.

– Ну, они тут мне позвонили…

– Ты хочешь сказать, что это ты им позвонил.

– Точно. Они хотят встретиться с нами сегодня вечером. И по какой-то непостижимой для всего человечества причине, они обе настаивают на том, чтобы ты тоже пришел.

– Почему бы и нет. Напомни, как их зовут.

– Тара и Бабетта.

– Они вроде из Чехии?

– Правильно, я выяснил их настоящие имена. Когда они не путешествуют автостопом до Парижа, Милана или Рангуна, их зовут Сара и Анетта. В этом они мне признались.

– О боже.

«Ле фромаж» – название, которое придумал для клуба сам Уильям (понятия не имею, как он на самом деле назывался, может, «Канапе»?). Расположенный в стильном зловещем переулке в Сохо, большую часть недели он был забит отбросами общества – сказочно бездарными мужчинами и женщинами, которые перетекали с места на место, то слипаясь, то раскатываясь в стороны в полумраке сумрачных комнат, в неустанных поисках постоянно убывающего планктона, то есть других подобных им личностей. В субботу даже завсегдатаи обходили это заведение стороной. Только Уильям мог пасть так низко, чтобы назначить здесь свидание.

Однако в момент встречи в клубе не было никаких торжеств, которые могли бы испортить нам ужин, так что все шло на удивление хорошо. Настолько хорошо, что после клуба было решено отправиться домой к Уильяму, чтобы выпить еще немного и насладиться тем, что он упорно называл «восхитительной полночной вечеринкой».

А затем мы почувствовали внезапное умиротворение. И если бы вам вздумалось как-нибудь заглянуть в винный погреб старого дома на Хайгейт примерно в час ночи, то вы могли бы обнаружить в вызывающем клаустрофобию полумраке две фигуры: одна – с соломенными волосами, голубыми глазами, эдакий продукт тридцати поколений инбридинга, убаюкивающий бутылку безумно дорогого шерри; вторая – с бутылкой «Сансерра» в руках. Если бы вы прислушались к их голосам, то разобрали бы следующий обмен фразами:

– Ты не можешь заставить их снять всю одежду и поливать головы шерри, Уилл. Мне дела нет до того, что ты намерен избавиться от…

– Я не возвращусь в ту комнату, чтобы… чтобы просто так сидеть там. Это какой-то гротеск! Я жажду развития событий. Они, наверное, лесбиянки.

– Они не лесбиянки, они чешки.

– Похоже, что это практически это одно и то же. Что происходит с современными женщинами? Почему они прямо не могут признать, чего хотят, и покончить со всей этой чепухой? Какой смысл в бесконечном увиливании от прямого ответа? Те двое наверху еще хуже, чем сволочные англичанки.

– Тогда выгони их. Скажи им, что ты сожалеешь, но тебе пора в постель, потому что ты священник, а поскольку завтра – воскресенье, тебе с утра на работу. А можешь поблагодарить их за компанию, а потом сказать, что ты здорово напился и предпочитаешь подняться наверх со мной, так что не были бы они так любезны пойти…

– Может, прекратишь выдрючиваться и придумаешь какой-нибудь план? И я вовсе не пьяный. Я просто отказываюсь отпускать их, после того как они выпили столько моего вина. Они выдули чуть ли не всю эту долбаную долину Луары, и что в результате? Да пошло оно… Сколько можно прятаться в этом подвале, как пенис в трусах?

– Лично я просто наслаждаюсь приятным вечером.

– Джаспер, ты будешь смеяться, но я твердо решил переспать с одной из этих девиц не позже чем через час, и я буду считать тебя лично ответственным за неудачу, если у меня ничего не выйдет. Давай. Думай о плане. Я посижу спокойно, чтобы ты смог сосредоточиться.

– Вероятно, ты мог бы попытаться поговорить с ними, вместо того чтобы твердить без умолку о методах сбора винограда. Или, по крайней мере, послушать их. Где они живут?

– Откуда, черт побери, я знаю?

– Если они живут в разных местах, мы могли бы заказать два разных такси – и развезти их поодиночке. Я притворюсь, что живу рядом с Аннет – где бы она ни жила на самом деле, – и увезу ее первой. У тебя будет полчаса наедине с Сарой… ты сам увидишь, как действовать. Если события повернутся к лучшему, ты всегда сможешь дать водителю фунтов десять и послать его подальше.

– Этот план ужасен. Я его ненавижу. И не понимаю, почему именно ты должен отправляться в ночь со сговорчивой Аннет.

– Потому, Уилл, что я спросил ее, и она сказала, что ты вызываешь у нее отвращение.

Всю дорогу до Бристоль Гарденс мы с Аннет целовались, прерываясь лишь в те моменты, когда машина подскакивала на ухабах. Шофер, абсолютно отвратительный тип, требовал четыре миллиона фунтов за поездку, а ночью трудно вести споры с таксистами, так что мне пришлось выложить все свое состояние и даже предложить в дополнение отрезать мне конечности, так как было совершенно ясно, что без дополнительных чаевых он никуда не уедет.

Оказавшись на месте, мы болтали о всякой ерунде и пили чай едва ли не целый час, а какая-то местная радиостанция играла для нас легкую музыку. Аннет была довольно забавной. Она рассказывала о своем доме под Остравой, о своем первом дружке, которого звали Макс, и который конструировал подводные лодки, хотя Острава находится в самом центре Европы и до ближайшего моря оттуда ехать и ехать. Потом она спросила, могу ли я дать ей футболку, чтобы переодеться. Я нашел самую короткую, и (прикидываясь самой невинностью и воплощением благонамеренности и благопристойности) мы прошли в спальню, где, вместо того чтобы проявить внимание и поддержку, я предоставил ей самой принимать решение. Такова участь современного мужчины.

А потом она уснула, свесив с кровати руку и разметав темно-рыжие волосы по подушке. И, насколько я помню, я лежал и смотрел, как светлеет небо, прислушивался к ее неразборчивому бормотанию. Во сне она говорила по-чешски.