– Васенька, спишь, радость моя? Ну спи, спи, сладенький. У-уу, дай поцелую в носик. А теперь ты меня, вот сюда, в щечку. Не хочешь, ну пожалуйста. Все, все, ухожу. Веди себя хорошо, не скучай.

Да уж не соскучусь, только форточку не захлопни и занавеску отдерни. Вот так, а теперь иди, любимая, твой котик будет тебя ждать.

Когда, наконец, хлопнула входная дверь, Василий решил, что пора вставать. Он лениво побрел в уборную, там долго шелестел газетой.

И ведь читает кто-то эту гадость. Одно и то же: взорвали, ограбили, олигархи, президенты, голые бабы, ищу, продам, требуется. Вся эта пресса только для горшка и годится.

Он долго умывался, потом, немного попрыгав для разминки, направился в кухню.

Так, опять Полинка молоко не подогрела. Охрипну когда-нибудь. Ведь не мальчик уже, связки беречь надо. А тут что у нас – колбаска. Тоже холодная, как будто с того света вернули. А слабо было на сковородочке с маслицем поджарить? Как же! Все в спешке, бегом, только бы из дому поскорее выскочить. А на обед что? Курочка отварная, а гарнир?! Тьфу ты, вот крыса, опять сметаны нет. И о чем она только думает! Еще ведь позавчера всю съел, неужели так трудно купить. Вообще в последнее время ее как подменили. Перед зеркалом крутится, часами на телефоне висит. Если так будет продолжаться, уйду к чертовой матери. Такого красавца быстро подберут.

Василий посмотрел на свое отражение в пузатом мельхиоровом чайнике и остался доволен, но мыши на душе скребли все сильнее.

– Изменщица, – пропищали хвостатые твари, – тебя в носик целует, а с другими лижется. Заходил тут один как-то, когда тебя дома не было. Как же, помню-помню… Стоило на пару ночей отлучиться, так сразу слезы, крики, и утешитель тут как тут. Кстати, тогда такая киска подвернулась, что держись. Оторвались, напрыгались, еле до дому дополз. А дома – на тебе. Валерианкой повсюду пахнет, аж голова кругом. Полинка в истерике, вцепилась в меня, рыдала и все чепуху несла, мол, думала не вернусь, покалечили, убили… Несчастная, сериалов насмотрелась. Ну я тогда отбиваться не стал, отъелся, отдохнул и в постельку к ней под бочок, как чую, что-то не так – запах какой-то чужой. Откуда идет – не знаю, но точно есть. Походил, поискал и нашел. Под кроватью оберточка такая розовенькая, вроде как от конфетки, только резиной от нее несет. Принес, положил перед ней и в глаза смотрю. Только не надо врать, что, мол, не знаешь, откуда взялась. Уж точно я тут ни при чем – этой дрянью отродясь не пользовался. Засмущалась, покраснела и давай бумажку комкать.

Эх, и чего ей только не хватает. Красивый, холеный. Все вокруг завидуют. И веду себя не хуже других – дольше, чем на ночь-две, не исчезаю. Хочешь тискать – тискай, сюсюкаться – пожалуйста, я ведь не зверь какой. И помурлыкать иногда могу, и лизнуть, и о коленку потереться. Вот у ее подруги муж – так тот действительно скотина редкостная. Только и слышишь: «Опять загулял, грязное животное! Дай ему пожрать и поспать, а в постели никакого толку, только храп. И все ему не то, и все не так. Детей наплодил, а толку с него, котяра паршивый…» На кой тебе это сдалось, Полиночка? Если хочешь знать, мы так устроены, что сколько дома ни корми, все на улицу тянет. Без охоты наш брат хиреет. Воля нужна, азарт. Нет ничего вкуснее добычи. Вот и рыщем по улицам, городам, странам, деремся, хитрим, воруем, соблазняем. Добыча – это наше все. И ты, птичка моя, тоже добыча. Знаешь, сколько нас таких, в засаде сидящих. Ты – прыг, прыг, а мы – хвать, и конец. А потом стоны, упреки, оскорбления: «Изуродовал, жизнь сломал, в клетку запер, а сам – Котяра!»

Тяжело вздохнув, Василий сел у окна и с тоской посмотрел вниз на заснеженную улицу. Смотреть было не на что. Люди спешили, стараясь поскорее добежать туда, где можно было бы укрыться от снега и ветра, а машины медленно ползли по оледеневшей дороге, но бросалось в глаза обилие красных сердец вокруг – в окнах магазинов, на капотах машин, в руках прохожих. Двери цветочного магазина за углом не закрывались ни на минуту. Он быстро сообразил, к чему все это. На дворе стоял мерзкий месяц февраль, а значит, сегодня четырнадцатое – День всех влюбленных. Придумать день любви в такую погоду мог только кастрат. Носа на улицу не высунешь, какая, к черту, любовь, вот в марте – другое дело, можно и погулять. Эх, скорее бы! Весна, солнышко, птички, киски.

Василий мечтательно поднял глаза к небу, но тут же опустил. Неба не было. Вместо него из распоротой перины валилось на землю пух-перо.

Выскочивший из магазина хиленький мужичонка поскользнулся и шлепнулся на спину. Эх, если бы не дурацкий громадный букет в руках, то сбалансировал бы, удержался, а теперь вот лежит. Крепко, видать ударился, не встает. Люди вокруг собираются. А кто виноват – праздник этот паршивый. Ведь, если бы не букет…

А попробуй не принеси – сгрызут живьем.

Вася хотел досмотреть развязку драмы, в которой уже появилась карета «Скорой помощи», как дверь распахнулась, и за спиной он услышал Полинкин визг:

– Васька! Ну где ты прячешься, иди сюда скорее. Смотри, кого я привела! Он тоже Василий, представляешь! Тезка твой.

Полина стояла на пороге с цветами, а рядом с ней мужчина с розовым от мороза лицом.

Он приветливо улыбнулся и протянул руку. Василий увернулся и важно прошел мимо. Пусть знают, кто в доме хозяин.

Полинка щебетала, увлекая гостя в глубину квартиры.

– Тебя я буду называть Василием Вторым. А он – Первый. Видишь, как чудненько – два котика, два Васика.

Василий Второй заржал, пытаясь уточнить, в каком это смысле Васька первый.

Они заперлись в спальне и долго выясняли, сколько у Полинки было этих первых. При этом она так стонала, пищала и орала, что у Васи вдруг возникла стойкая мартовская эрекция. Он попытался дать о себе знать, но холодное молоко, выпитое утром, действительно ударило по связкам. Другие ухищрения вроде поскребывания двери тоже не принесли результата. Сейчас ей было не до него.

После шума, воплей и скрипа в комнате воцарилась тишина, и Вася ясно услышал, как его Полина приторно, с придыханием говорила розовощекому хорошо знакомые слова: «Васенька, сладкий мой, дай я тебя поцелую в носик, а теперь ты меня, вот сюда…» Предательница! Как ты могла!

И тут дверь отворилась, и голый мужчина, розовый не только лицом, но и попой, пробежал на кухню. Вася попытался проскочить в спальню, но тезка преградил ему дорогу и дружелюбно сказал: «Васька, брысь отсюда!»

Такого унижения он перенести не мог. Страшно заорав, он бросился на самозванца, но тот успел захлопнуть дверь перед его носом. Из-за двери он услышал вопрос, который довел его до бешенства:

– Поленька, а чего ты его не кастрировала? Был бы поспокойнее и поласковей.

– Вот гад! Я тебе кастрирую!

Вася рванул к входной двери, где стояли ботинки гостя, и наложил в них вонючую кучу, причем постарался выложить ее в форме сердечка, это не очень удалось, но и без этих изысков сойдет.

Потом он сел на кухне и загрустил. Уже не просто мыши, а кровососущие летучие твари, которых тоже почему-то называют мышами, скребли на душе.