Да, я продолжаю полагать, что политика неинтересна, тупа и безрадостна. Особенно в периоды “стабильности”, когда она является нам в виде таких искрометных телезрелищ, как задушевные беседы главы государства с выпускниками военных академий. Но получается, что официальная, гламурная, лоснящаяся аполитичность еще тупее и куда позорнее.

Всегда были люди – есть они и теперь, – умевшие читать партийные газеты между строк. Умевшие с большой степенью вероятности предсказывать новые назначения или изгнания по тому, кто с кем рядом стоял на Мавзолее или в каком порядке перечислялись имена тех, кто “встречали высокого гостя”. Мой приятель, политический журналист с довольно сильным филологическим бэкграундом, уверял, что драматургия кивков, шепотков и переглядываний в “коридорах власти” не менее захватывающа, чем Шекспир или Достоевский.

Не знаю, все может быть. Но я этим языком не владею, и мне он неинтересен.

Но бывает так, что ты вдруг зачем-то понадобишься политике, и она начинает говорить с тобой на твоем языке. Обычно это бывает раз в четыре года, когда тебя начинают кормить демьяновой ухой, когда назойливо зовут к столу, покрытому аккуратной скатеркой. Когда тебе вручают какую-то бумажку и показывают, в какую щелку ее совать. Ну вот, говорят тебе, спасибо за внимание. Извините, говорят, что побеспокоили. Завтра, говорят, у нас новая жизнь. “А у нас?” – тревожно интересуешься ты. Но тебя уже не слушают. Все, все, проходи, мешаешь, иди домой – мы там тебе сатиру-юмор-мультики включили. Будет надо – позовем.

А иногда политика начинает так заниматься лично тобой, что ты вскакиваешь и несешься к радиоприемнику, или ныряешь с головой в мутную зыбь интернета, или, пуще того, выбегаешь на улицу, размахивая лоскутом мануфактуры соответствующего случаю размера и расцветки во вкусу и сезону.

Политикой я не интересуюсь. Но что считать политикой? Если политика – это когда участковый рвется в твою квартиру с целью “проверки паспортного режима”, то не интересоваться этим довольно затруднительно. Если политика – это захват заложников, взрывы домов, бомбардировки городов и зачистки сел, то не замечать это – безусловный признак социального аутизма.

А если политика – это отчетный доклад генерального секретаря на очередном съезде, то нормальный человек хотя бы из чувства умственной гигиены плотно закроет глаза и уши. И если политика – это совокупность и взаимодействие разного рода шкурных интересов разного рода лиц, называемых политиками, то вот это, уж извините, к нормальному человеку отношения иметь не может.

Впрочем, не только слово “политика” требует разъяснений. Что подразумевается под понятием “нормальный человек”, тоже не вполне понятно. Всегда хочется думать, что это ты и такие, как ты. Такое определение в силу предельной субъективности довольно зыбко. Но другого-то все равно нет.

При полном отсутствии у нынешнего режима какой-никакой идеологии, каких-никаких видов на хотя бы ближайшее будущее – кроме, конечно же, “стабильности” – главным риторическим приемом служит оксюморон. И чем причудливее и непонятнее для тех, кто привык различать за словами их значения, тем лучше. Сначала появилась “суверенная демократия” – зверь столь же экзотический и неподвластный пытливому уму, как и, например, “суверенный закон всемирного тяготения”. Слово-паразит “суверенный” стало тем не менее резво порождающей моделью для возникновения других оксюморонных монстров. Таких, например, как “суверенная судебная система”, “суверенные права человека”, “суверенная свобода слова, печати и собраний”.

Пропагандистская риторика коммунистов была не менее лживой и лицемерной, чем нынешняя. Но она находилась в плену (на чем и погорела) не сильно научной, но хотя бы наукообразной терминологии, пафосом и вектором которой было все-таки будущее. Пусть утопически-туманное, пусть постепенно ставшее объектом анекдотов и частушек, но все же будущее. Нынешние, не имея за душой никакой идеи, кроме абстрактной идеи власти и конкретной идеи бабла, свою риторику направили в прошлое – двусмысленное, слабо отрефлексированное, наспех подвергнутое недорогому евроремонту.

Если понимать, что именно он, оксюморон, служит риторическим краеугольным камнем новой российской государственности, то на фоне свежевыкрашенного и заново покрытого китайским кафелем “славного прошлого”, светлые идеалы которого “мы все стремимся возродить”, разговоры о “модернизации” вовсе не кажутся такими уж нелепыми. Почему бы и нет? В пределах суверенной логики возможно еще и не такое.

Теперь на арене бурной и бестолковой общественной жизни появилось и крикливо заявило о себе “суверенное православие”, где базовые христианские ценности, как это происходит и в прочих “суверенных” институтах, простым механическим движением переворачиваются с ног на голову, вроде как в песочных часах. И так же, как и в песочных часах, но не в метафорически-наглядном, а в самом буквальном смысле время начинает течь назад, в обратную сторону. В данном случае – в сторону раннего средневековья. И это еще в лучшем случае.

Совсем недавно публика была не на шутку огорошена неким документом, возникшим в недрах патриаршей канцелярии. Текст этого документа предписывалось огласить во всех приходах. Там, разумеется, говорилось о целенаправленной травле, каковой в последнее время подверглась православная церковь, ее святыни и ее пастыри.

В полном соответствии с риторической модой последнего времени причудливые оксюмороны обнаруживаются и там. Многих необычайно развеселил пассаж о “ложных ценностях агрессивного либерализма”. Знакомый художник рассказал мне, что теперь, знакомясь с кем-нибудь, он рекомендует себя как носителя ложных ценностей агрессивного либерализма.

Ну да. Все как всегда. И кто-то, как всегда, твердо знает, какие ценности истинные, а какие ложные. И правильно – не либералы же какие-нибудь. Не агрессивные же.

Не обошелся текст и без простеньких, но со вкусом доносительских обертонов и неизбежной в таких случаях апелляции к городовому: “Особенно заметными атаки стали в предвыборный и поствыборный период, что свидетельствует об их политической подоплеке, в том числе антироссийской”.

Ну конечно же, подоплека “антироссийская”, какая же еще! Не антикитайская же! Понятно же, что “тот, кто против меня, тот против России”. Это, кстати, явление уж точно не новое.

Нечто подобное я наблюдал еще очень давно, в самом начале 1980-х. Была, помню, в Манеже выставка Ильи Глазунова. Туда стояла огромная, надо сказать, очередь любителей такого искусства. Ну, тут сказать нечего: и искусство бывает разное, и разными бывают его любители. Все нормально. Но из этой вполне молчаливой толпы выделялся – я сам видел – весьма возбужденный человек условно молодых лет с клочковатой бородой и волосами, повязанными то ли пенькой, то ли лыком, но в любом случае чем-то необычайно “суверенным”. В руке он держал кусок все же не бересты, а самого космополитического ватмана с накарябанной на нем грозной, хотя и несколько аграмматичной надписью: “Кто протев Глазунова, тот протев России”. В наши дни это бы, видимо, назвали одиночным пикетом.