— Привет. Небольшой. Да. — Я глянул в сторону двери, радостный шум за которой нарастал с каждой минутой.

— Восхищаюсь твоей скромностью. Никита, кадры из суда даже по телевизору показывали! — В трубке послышался смех. — Я, кстати, успела записать. Буду на повторе смотреть и наслаждаться. В этом синем костюме ты нереально хорош.

— Спасибо. Я не смотрю телевизор. Но если тебе понравилось, то рад.

Мы сказали друг другу всего несколько фраз, но мою челюсть уже начало ломить от желания зевать.

— А как ты смотришь на то, чтобы я приехала? — голос в динамике с восторженного превратился в напряженный, выжидающий.

— Мне кажется, мы уже говорили об этом.

Я все же зевнул.

— Но я могу приехать как друг, — Кристина не сдавалась. — Мы знаем друг друга столько лет, что можем просто вместе отпраздновать вашу победу.

— И об этом мы тоже говорили.

— Лаевский, и почему ты такой упрямый? — всегда сдержанная, Кристина взорвалась. — Тебе всего тридцать два. Не семьдесят и не восемьдесят. Полтора года прошло после аварии. Сколько еще нужно, чтобы ты вернулся к нормальной жизни?

— Я нормально живу.

Лучше всего сейчас было попрощаться. Выслушивать чужие наставления после тяжелого дня казалось не самым лучшим занятием. Лимит терпения и без Кристины подошел к концу. Однако одна маленькая деталь из недавнего прошлого не дала закончить вызов.

— Я помню, как ты живешь. И это неправильно.

— Кристин…

— Не нужно меня перебивать! Твое монашество ее не воскресит. А вот себя в гроб загнать ты сможешь легко.

— Стоп!

— Мне кажется, ты даже хочешь этого. Так и прешь туда, отталкивая от себя всех. Ты словно цель себе поставил. И огородился от целого мира. — О том, чтобы остановиться, Кристина, казалось, и не думала. Слова лились из нее потоком.

Третью попытку прервать эту непрошеную лекцию я делать не стал. Не отключая телефон, положил его на дальний край стола. Шумно выдохнул, будто хотел вытолкнуть из легких какой-то неправильный воздух. И притянул к себе стопку бумаг, которые собирался посмотреть в понедельник.

Любая работа была лучше, чем разговор с Кристиной. Любые заявления или жалобы полезнее, чем ее слова.

Я не просил меня спасать. И не копал себе никакую могилу. Мне банально было жалко ее, вцепившуюся в меня клещами. Жалко до такой степени, что когда она пришла в мою квартиру спустя полгода после смерти жены, я не захотел к ней даже прикасаться.

Как памятник смотрел на стриптиз посреди своей квартиры. Не участвовал — не одобрял и не гнал. Но когда приблизилась — одел, будто маленькую и, вызвав такси, выставил за дверь.

Без объяснений. Без обещаний. Вообще без слов.

Невозможно было объяснить, что я просто не хочу. Не из верности погибшей жене. Не из-за внезапно развившейся дисфункции. И не из-за еще какой-нибудь ерунды, о существовании которой знают лишь жалостливые женщины.

Тело реагировало правильно. А внутри словно брезгливость проснулась. Видел похоть в глазах. Слышал театральные стоны при каждом движении.

И воротило.

Не мог прикасаться к обнаженной коже. Не получал никакого удовольствия от пикантных картинок перед глазами. Уже и не верилось, что когда-то велся на подобные шоу и сам укладывался в кровать.

Как отрезало от всей этой игры, словно до Алины всю жизнь питался всухомятку, и сейчас мне тоже предлагали несвежий бутерброд.

Наверное, нужно было это как-то доходчиво объяснить Кристине. Отправить ее восвояси окончательно. Но я терпел. Иногда выслушивал редкие, не чаще раза в месяц, лекции по телефону. Оставлял без ответа внезапные сообщения. И благословлял на свидания с каждым, о ком она мне торжественно заявляла.

Скорее всего это был мой собственный вид мазохизма. Без цели и наслаждения. Наказание за то, что когда-то не досмотрел и не сберег другую.

Возможно, было что-то еще. Но за последние полтора года я настолько устал к себе прислушиваться, что проще было спускать на тормозах… отвечать на звонки, говорить «привет» и потом откладывать телефон, не обращая внимания, говорит там кто-то, пошли гудки, или уже идет другой вызов.

Такой алгоритм давно стал нормой. Даже сегодня, в праздник, не было причин его нарушать. Но на второй минуте звонка взгляд зацепился за новое имя на экране, давно забытое, мужское, из Питера. И сердце пропустило удар.

***

Чтобы там ни говорили ученые — время относительно. Всего два года прошло с тех пор, как я разговаривал с соседским начальником службы безопасности в его уютном домике. А казалось, что это было в прошлой жизни.

Как и сейчас, тогда на улице царила зима, яркими огнями горели ёлки, и всего в нескольких метрах от нас гремела тостами и поздравлениями веселая толпа.

— Не отвлек? — В отличие от прошлого раза СанСаныч здороваться не стал. Почти как на похоронах, где мы лишь кивнули друг другу.

— Нет, слушаю.

Отложив назад документы, я снова повернулся к окну.

— В наши края не планируешь в ближайшее время? — тяжело вздохнув, начал начбез.

Чего-чего, а такого вопроса я от него не ожидал. Обычно СанСаныч спроваживал меня и просил не совать нос в Питер.

— Лично нет. Но агент должен заехать. Дом на продажу оформляю.

— Решился продать?

— Там уже ремонт пора делать. Где-то косметику. Где-то капитальный. Мне этим заниматься нет смысла. Пусть лучше новый хозяин обустраивает все под себя.

— Это да… Дом — он для жизни, а не так… — мой собеседник замялся.

На СанСаныча такое поведение не было похоже, но напирать я не стал — слишком хорошо знал, какого сорта этот бравый вояка. Того же, каким был мой отец.

— Значит, сам не приедешь…

Я не видел начбеза, но готов был спорить, что сейчас он полирует мозолистой ладонью лысину и хмурит густые брови.

— А нужно приехать?

Снег валил уже не редкими хлопьями, а густой стеной. Он словно недовольный художник закрашивал белой краской пейзаж за окном, превращая Москву в чужой незнакомый город. Немного похожий на Питер, немного на другие мегаполисы.

— По мне… Глаза б мои тебя не видели, но у девочки проблемы, — наконец сознался СанСаныч, а мне будто кто-то пригоршню снега за шиворот засунул.

— С банком? Или так что-то?

— Думаешь, из-за чего-то левого я бы стал тебе звонить?

Лера

Я редко жалела, что в институте выбрала педиатрию. Да, Панов хвастался, что у него, как у стоматолога, больше шансов на хорошие заработки. Но дети мне нравились. Даже хнычущие и капризные они вызывали больше сочувствия, чем взрослые.