В скудном свете электрических лампочек без абажуров, висевших над стульями, казалось, что лица собравшихся отделены от тел и парят над столом, как подвешенные на леске хэллоуинские маски. Зрелище жутковатое, и оно абсолютно соответствовало как месту, так и цели собрания.

Заседание проходило в восьмиугольном подземном зале, находившемся на глубине двадцати метров в Старом городе в Иерусалиме, под улицами Христианского квартала. Зал был частью подземного комплекса помещений, который расширяли и приспосабливали для своих нужд различные правительства, сменявшие здесь друг друга на протяжении трех тысячелетий. Последние несколько веков он был замурован и забыт. Но двадцать три года назад строители, работавшие в здании Латинской семинарии и Патриархата, разломали стену и обнаружили за ней древний водосток. Он переходил в огромный лабиринт туннелей, катакомб, залов и пещер. Этот лабиринт располагался в стенах Старого города между Яффскими и Новыми воротами, на достаточном удалении от знаменитых Хасмонейских катакомб, пещер Цидкияху и других известных подземных сооружений Иерусалима. О существовании этой системы ходов до тех пор никто не знал и — благодаря решению, мгновенно принятому тогдашним ректором семинарии, — не узнал. Он позвонил влиятельным людям, состоявшим, насколько он знал, в какой-то organizzazione oscura — тайной организации. За очень приличное вознаграждение он передал тайному обществу исключительное право на доступ в лабиринт. Рабочим заплатили за молчание (хотя, по некоторым слухам, всех их потом убили). Новые рабочие провели в подвал отдельный вход, установили железную дверь и окружили ее стенами, чтобы новые хозяева подземных ходов могли проникать в свои владения в любое время и относительно незаметно.

В числе новых владельцев лабиринта был Люко, а также двенадцать мужчин и женщин, сидевших по другую сторону стола.

Лампы смутно выхватывали из темноты фрагменты стоявших за их спинами колонн, которые еще усиливали впечатление о размерах помещения. Оно составляло примерно двадцать пять метров в ширину и больше походило на королевский склеп, чем на казармы, которыми когда-то служило. Каменные стены понемногу осыпались, и на полу вдоль стен лежал слой крошки. Вверху колонны переходили в капитель и антаблемент, украшенные витиеватым орнаментом из виноградных лоз и человеческих ликов; время не пощадило и их, превратив в бугры и рытвины, более напоминавшие рубцы на давно зажившей ране. Балки сходились в верхней точке куполообразного потолка, который в данный момент был скрыт во мраке.

Лампочки висели на проводах, протянутых через центр зала. Они едва освещали безукоризненный стол вишневого дерева, казавшийся в этой обстановке неуместным, как крюгерранд[6]в руке у наркомана.

Люко занимал один из двадцати одинаковых стульев, расставленных вокруг этого роскошного стола. Сидевшие напротив него восемь мужчин и четыре женщины составляли правление организации, краткое наименование которой звучало весьма неопределенно: Смотрители. Полное название было настолько длинным и древним, что им никто не пользовался, да уже и мало кто знал. Большинство членов Совета унаследовали эту должность от своих родителей вместе с высоким положением в обществе. Очень немногие пришли на место выбывших в результате полного разорения клана, измены общему делу, политических неудач или преждевременной смерти, постигшей до того, как успел вырасти наследник, готовый осознанно принять бремя ответственности. Каждый из «директоров» был очень богат и влиятелен; это были первые среди равных, мировая элита.

Обладая с рождения исключительными правами и не менее исключительными обязанностями, эти люди отличались друг от друга не столько какими-то страстями и стремлениями, сколько наследственными и национальными чертами. Когда любое желание можно быстро и легко удовлетворить, самые яркие события человеческой жизни: любовь, достижение успеха, рискованное приключение — перестают волновать душу и становятся в один ряд с самыми обыкновенными. А потому общим у членов Совета было одно чувство — скука.

Было, пока в их жизни не появился Люко. Он был таким человеком, о каком они мечтали, таким, какого они еще никогда не видели. При мысли о том, какое действие он на них произвел, Люко хотелось воскликнуть с подростковой самовлюбленностью: «Я потряс их мир!» Фраза немножко банальная, конечно, но она точно выражала отношение Люко к этим аристократам, не испытавшим в своей жизни никаких потрясений с момента выхода из родовых путей.

Человек, сидевший прямо напротив Люко, о чем-то тихо совещался со своими коллегами. Это был Коджи Аракава, наследник огромной империи недвижимости, глава финансового отдела Совета и фактически лидер Смотрителей. Он выглядел царственно даже в убогом освещении подземного зала. Люко знал, что в уме и сообразительности Аракаве не откажешь. Нетрудно было представить, как он принимает подданных в штаб-квартире своей компании в Токио и издает указы — этакий азиатский Соломон, царь царей. Если бы Люко и мог восхититься кем-то из них — из этих стервятников, которые питаются остатками его трапезы, притворяются его наставниками, стражами, советниками, а сами держат в цепких когтях то, что по праву принадлежит ему, — если кто-нибудь и мог вызвать у него восхищение, так это был бы Аракава. Сдержанный японец являл собой такую стальную решимость, которую остальные могли только изображать.

Люко поднес к губам бутылочку воды «Даджио» и отпил половину. Поставив бутылку на обратно на стол, он встретился взглядом с Аракавой. Голос у японца был под стать его благородной внешности.

— Люко, — мягко произнес он, — мы не вполне поняли, что тебе нужно.

— Все, — сказал Люко.

— Что значит «все»? — с сильно выраженным тевтонским акцентом спросил Никлас Хюбер. При слове «все» он хлопнул ладонью по столу, будто раздавил козявку. Он владел крупными телекоммуникационными фирмами Германии и являлся главным противником Люко. Его мрачное лицо словно сошло с картины Эдварда Мунка, а черные косматые брови резко контрастировали с копной серебристых волос.

Люко спокойно, без всякого выражения смотрел на своего недоброжелателя.

«Если бы взглядом можно было убить…»

Остальные также ждали ответа. Все, за исключением его соотечественника Донато Бенини. Старина Донато. Самый горячий его сторонник, можно сказать, фанат. Но сейчас его неизменная улыбка немного померкла, от неловкости или даже стыда за грубияна Хюбера.

Донато сидел с края полукруга, который образовывали члены Совета, с другого края сидел Никлас. С течением времени Смотрители, вероятно неосознанно, стали выбирать места за столом соответственно тому, насколько каждый из них поддерживал Люко: чем правее от Донато, тем меньше энтузиазма, вплоть до полного презрения со стороны Хюбера.

Задача Люко, во-первых, состояла в том, чтобы по меньшей мере не дать этому спектру мнений измениться в худшую сторону, а лучше — склонить сомневающихся к восторженной вере — к полюсу Донато.