– Да ладно! – уставился на него доверчивый Гильем. – Вы не меняете инструменты?

– Они металлические! – отрезал врач, помахав зеркальцем у него перед носом. – Мне что, покупать новые для каждого покойника и каждого пациента? Водичка, мыло – и полный порядок! Так, у нас тут самое начало трупного окоченения, глаза светлые, билатеральный мидриаз…

При этих словах Лудивина вспомнила то, что выучила не так давно. Билатеральный мидриаз – расширение обоих зрачков, признак смерти головного мозга, а также сильной боли, испытанной жертвой в последние мгновения жизни… Может, тот, кто перерезал этому человеку горло, изготовил те самые куски кожи? Что, если мы имеем дело с серийным убийцей? С извращенцем, который упивается чужими страданиями, лишает свои жертвы возможности сопротивляться, чтобы в полной мере насладиться агонией? Современный вампир…

Лудивина вдруг осознала, что почти рада такой вероятности. Нужно было срочно взять себя в руки, спуститься на землю. Она уже сталкивалась с подобными явлениями, и ничем хорошим это не закончилось. Ничем. Это был кошмар. Повсюду смерть, страдания, ужас. И все же с тех пор она ни разу не испытывала такого нервного подъема на работе, такой лихорадки…

Спокойствие, ты бредишь. Ведь ты ни за что на свете не согласишься пережить это снова.

Луч фонарика в ее руке прошелся по этажеркам и задержался на полке с коллекцией маленьких уродливых черепов, размером не больше клементина[20] каждый. Птицы. Десятки птиц. За ними стояли пластиковые баночки с пауками. Этажерка была слишком далеко, рассмотреть не удавалось, поэтому Лудивина протиснулась между двумя креслами с распоротой кожаной обивкой, обогнула колченогий мольберт, проскользнула мимо журнального столика, который оседлала пыльная лампа под выцветшим абажуром… Теперь можно было идти вдоль стены с книжными полками, заваленными всяким хламом, и внимательно его разглядывать.

Все это время судмедэксперт продолжал осмотр трупа в присутствии Сеньона. Сейчас они переговаривались вполголоса, и доктор Леманн, похоже, наконец обрел всю надлежащую серьезность.

Лудивина наклонилась к полке с флаконами, заткнутыми пробками, – и сразу отпрянула. Внутри были глаза. Желтые и зеленые, с вертикальными зрачками. Глазные яблоки животных. Рядом стояли банки с вырванными когтями. Дальше – птичьи лапки. Черные перья. Засушенная ящерица. Клок белой шерсти. И пузырьки с разноцветным порошком – красным, шафрановым, бежевым, коричневым… Лудивина находилась в логове безумца. Она продолжила исследование, не вполне понимая, что именно хочет найти. Нужны были более конкретные сведения о владельце квартиры – быть может, какой-то документ, который позволит установить личность, записная книжка, мобильный телефон, письма, что угодно, лишь бы это навело их на след. Но кроме нагромождения хлама и тошнотворных ингредиентов, ничего не попадалось.

В соседнюю комнату уже подоспела группа из пожарно-спасательной службы, и Гильем наблюдал, как ребята топчутся на месте, раздумывая, с чего начать, чтобы очистить помещение от горы гниющих тушек. В конце концов пожарные принялись закидывать их по одной в большие мешки для строительного мусора, кое-как подхватывая из общей кучи. Зловоние там стояло страшное, не помогали даже белые полумаски-респираторы, которые были на каждом.

Гильем оказывал им исключительно словесную поддержку.

– О, тут даже кролики есть, – скорбно комментировал он. – Почти все без головы! Головы свалены в кучу отдельно! У них нет глаз!

«Хочешь, покажу, где глаза?» – мысленно предложила ему Лудивина, застряв между шкафом и огромным холстом в раме – это была картина, разрезанная тремя взмахами ножа. На картине парусный корабль боролся за жизнь в разбушевавшемся море. «Прямо как я», – иронично подумала Лудивина и разозлилась на себя за пессимизм.

Еще минут двадцать она обшаривала полки и наконец сдалась. Ничего полезного здесь не было. В другом конце комнаты Сеньон, доктор Леманн и двое жандармов в форме принялись укладывать труп в мешок. Осмотр in situ[21] был почти завершен.

Лудивина извивалась, изгибалась, изворачивалась и выкручивалась, чтобы добраться до конца этого лабиринта из предметов мебели и вещей, до тех пор, пока не оказалась в тупике – было ясно, что нужно возвращаться тем же путем, но от мысли, что снова понадобится пройти мимо желто-зеленых глаз, ей стало тошно. В итоге она опустилась на колени, морщась от боли в плече, и принялась высматривать проход под столами и столиками, накрытыми засаленными скатертями. Надо бы в медпункт заглянуть – рука слишком сильно болит… Но она себя знала: конечно же, никуда не пойдет.

В тот угол комнаты, где она сидела, свет прожекторов почти не попадал – все они были направлены на исповедальню. Лудивина зажала зубами рукоятку фонарика и поползла вперед, кряхтя от боли. Протиснулась между банкеткой и свалкой пустых ящиков из-под шампанского, затем на четвереньках начала петлять под разномастными столами и столиками. Наглоталась пыли и, когда стало совсем невмоготу, села на пол, высморкалась и позволила себе немного отдышаться. На мгновение в этом густом лесу из ножек столов и стульев, под сенью «листвы» из ветхих, запачканных скатертей, она почувствовала себя маленькой девочкой. Если меня тут сейчас увидят – изведут насмешками, до конца месяца не отстанут! Она была рядом с участком стены, исписанным, как и все остальные, безумным автором. Красные чернила еще не остыли, когда он ими воспользовался. Это было омерзительно. Человек, сделавший это, вызывал отвращение.

В круг света от фонарика попали французские слова. Оказывается, не весь текст был на латыни, как ей показалось сначала. Лудивина подползла на животе поближе и приподнялась на локте, чтобы прочитать:

…Он существует! Он реален. Есть путь к обретению Его милости, есть способ причаститься Его всевластия. Зримые врата… Его пытались превратить в бесплотный образ, в миф, в легенду, которая годится лишь на то, чтобы пугать детей и простодушных, но каждый день перед рассветом и когда сгущаются сумерки, Он ступает на землю, являет Себя среди нас, лелеет грозные замыслы и привечает избранных, дабы сделать нас пророками, провозвестниками Его пришествия. Славься, Сатана! Да настанет царствие Твое! Да осветит сияние Твоих раскаленных углей наш мир и бросит на нас отблески Твоего…

Лудивина вздохнула. И вот этой чушью исписаны все стены в квартире. Чудила не терял времени, только разум.

Она продолжила свой путь по-пластунски, как боец на поле битвы, проползла мимо трухлявого сундука по дырявому паласу и увидела проход к исповедальне и ноги коллег, стоявших вокруг черного чехла, из которого торчала рука, сведенная смертельной судорогой. Ну наконец-то. А то я тут как Алиса в Зазеркалье. Словно попала в другой, мрачный мир без ориентиров…