— Все эти записи. Как могло случиться, что за шестнадцать столетий они ни разу не выплыли наружу?

— В подземельях Ватикана есть хранилище, где на стеллажах общей протяженностью около сорока миль хранятся самые значительные книги, пергаменты, каменные скрижали, досье и манускрипты. Там, например, церковь хранит протоколы судебных процессов над колдунами, письма Жанны д'Арк, оригинал рукописного протокола судебного процесса над Галилеем, петиция семидесяти пяти английских лордов с просьбой аннулировать брак Генриха VIII,[7]документация Крестовых походов, скандальные подробности жизни монашек из Монцы, пророчества о событиях произошедших и событиях грядущих. Миллионы экспонатов тайно хранятся под неусыпным надзором в L'Archivo Segreto Vaticano — Тайном архиве Ватикана, — пояснил Браун. — Записи, неопровержимо доказывающие воскресение Софии, хранятся там же. — Он снова прервался, будто произнесение этих мыслей вслух доставляло ему страдание. — И до 1084 года, когда войска императора Генриха IV ворвались в Рим, плащаница Софии, история ее Страстных мук и прочие, без сомнения подлинные документы, хранились там же. Мы считаем, что Евсевий, панегирист Константина, тайно хранил эти реликвии в золотом ларце, инкрустированном драгоценными камнями.

— Почему именно он? Он же был главным епископом.

— Из мести, скорее всего.

— Простите?

— Есть документальные подтверждения, что Евсевий являлся тайным последователем Ария, епископа, который исчез с политической арены после поражения на Никейском соборе. Евсевий был духовным партизаном в стане Константина. Ларец, который он приготовил — мы будем его называть Страсти Софии, — содержит убедительнейшее свидетельство того, что на Никейском соборе были вынуждены предпринять определенные шаги для сокрытия божественной природы Софии, помимо принятия Символа Веры, чтобы паства не сбилась с единого пути.

Он некоторое время разглядывал вздувшиеся вены на своих руках, как будто наблюдал там повтор битвы, в результате которой на мир снизошла истина.

— Когда сообщения о проповедях и чудесах Софии достигли Рима, — продолжал Браун, — Папа Сильвестр I и император Константин восприняли их весьма серьезно. Согласно учебникам, самый нестабильный период в нашей истории — период Реформации.[8]На самом же деле бывало и хуже — период, когда стоял вопрос о самом существовании Церкви Христовой. Представьте, каково было Константину и Сильвестру, когда они узнали о Софии. Константин — первый император, гарантировавший на государственном уровне поддержку христианства; Сильвестр — первый легитимный в глазах светской власти Папа после более трех сотен лет гонений… Эта эра по всем признакам должна была стать величайшей в истории нашей церкви, — говорил Браун. — Только вот не стала. Перейдя под защиту официальной государственной религии, церковники стали утрачивать чувство взаимозависимости, необходимое для выживания. Легко бороться с ересью и устанавливать духовное единство, когда верующие вынуждены сплачиваться, чтобы противостоять бродячим бандам римских легионеров, которые должны были вырвать с корнем любой росток христианской мысли. В единстве было спасение. Однако церковь, официально признанная императором, быстро утратила целостность. Воодушевленная поддержкой светских властей, она очень скоро превратилась в бюрократический Ватикан, который так хорошо известен нам сегодня. Любой вызванный к жизни бюрократический организм тут же начинает поедать сам себя… Чтобы подстраховать свое существование, церковь быстро превратилась из религиозного движения, основанного харизматическим лидером, в бюрократический институт. Для начала им пришлось избавиться от разного рода духовных отщепенцев — особенно от гностиков,[9]которые продолжали опровергать церковные догмы. В числе аргументов таких опровержений были факты признания Христом за женщинами равных с мужчинами прав на апостольство и духовное лидерство, а также Его высказываний о двойственной природе Бога — мужской и женской.

— Это правда?

Браун кивнул.

— Боже правый, — только и сумел вымолвить американец.

— Да, — мягко сказал Браун, — теперь у вас есть более полное представление о том, с чем мы втайне боремся. — Он помолчал. — На чем это мы остановились? Да, Константин. Так вот, Константин прекрасно понимал преимущества правления, освященного духовным лидером, — и Сильвестр отдавал себе отчет, как тяжело ему придется без содействия светской власти. Так что когда они услышали о девушке в глухой деревне, которая творит чудеса и читает проповеди старейшинам, тут же поняли, что в предотвращении этой угрозы их власти любое промедление смерти подобно… Эмиссары Константина и Сильвестра тотчас отправились к удивительной девушке, — продолжал Браун, — и, прибывши на место, нашли положение более серьезным, чем рисовалось ранее. София, несмотря на свои пятнадцать лет, стала центром вероотступничества, захватившего полностью ее родное село и уже распространявшегося далее по окрестностям… Церковь раздирали на части всевозможные схизмы, которые основывались на разных интерпретациях Писания. Можно содрогнуться от мысли о том, какую силу и привлекательность обретет группа, сплоченная вокруг лидера, обладающего такой силой и харизмой, как София. Никто не упустил бы шанса провести параллели между нею и Иисусом Христом… Кроме того, — Браун уселся поудобнее и оперся локтями о стол, — она была женщиной. А никто из апостолов, признанных ортодоксальной церковью, не был женщиной. Женщины…

— Простите, Ваше Преосвященство…

— Нильс.

— Нильс, — послушно промямлил американец.

— Да?

— Когда вы говорите, что не было женщин-апостолов, признанных ортодоксальной церковью, похоже на речь адвоката. Значит ли это, что были непризнанные?

— Вне всяких сомнений, — согласился Браун. — И первая из них — Мария Магдалина. Они со святым Петром вели жаркие дискуссии.

— Это известно из гностического Евангелия?

— Да, — кивнул Браун, — и из других священных писаний.