Взгляды Кобылы казались Следаку настолько нелепыми, что он даже не считал его нациком или фашиком, скорее, чудаком с неприятным душком, но на это можно было закрыть глаза. Его положительные качества с лихвой искупали ущербность.

Абсурдность жизненной теории Кобылиныча не сильно отличалась от того, что Следак наблюдал на любой «патриотической» демонстрации. Его очень умиляли серьезные суровые люди, несущие портреты Маркса рядом с лозунгами «Долой жидовское правительство», и не менее суровые сограждане с портретами Сталина и транспарантами «Россия для русских». Без смеха, пусть и сквозь слезы, смотреть на такие тандемы не получалось.

Лживая политкорректность, которая культивировалась официальными СМИ, была, по разумению Следака, ничем не лучше людоедских взглядов Кобылы. Люди по-прежнему сбивались в стаи — по национальному в том числе признаку. И хотя любили и дружили они с кем получалось и хотелось, но ненавидели все равно чужаков, инородцев, иноверцев. Тех, что понаехали. Тех, кто заняли все вокруг. Поскупали и загадили. Жили лучше их. Или ходили грязными. В общем, поводов было предостаточно. Особенно у Следака. Ведь он отслужил в «урюкском» полку. Не понаслышке знал об этнических преступных группировках. В Петербурге, как и в его родном Черняевске, почти всю торговлю героином контролировали цыгане и таджики, таможню — даги, игорный бизнес — чечены, грузины контролировали карманников на Апрашке и форточников в центре, азеры — рынки, а всех их вместе доили и контролировали менты и органы местной власти. В общем, полная дружба народов постсоветского пространства плюс африканские наркокурьеры и вьетнамско-китайские нелегалы.

Только для Следака ровным счетом ничего не значила национальность убийцы, дело которого он вел. Одинаковое отвращение у него вызывали и мордовский людоед, и чеченская террористка-смертница, и те, кто использовал ее в своих целях, и еврей-педофил, и русский мужик, зарубивший всю свою семью в пьяном новогоднем угаре. И жертв он жалел независимо от национальности, будь это русская старушка или таджикская девочка.

Следак смотрел на мир непредвзято и поэтому не мог не заметить, что в последнее время преступность все больше дичала. Лик ее все больше напоминал первобытное, нецивилизованное зло, и произошло это из-за бесконтрольности того потока дремучих мигрантов, который хлынул в город. Кому-то этот поток приносил много денег, и поэтому никто не собирался его контролировать. Система прогнила снизу доверху. Теоретически после каждого громкого убийства, совершенного гастарбайтерами, можно было бы по закону посадить чиновника-другого. Но у тех в кармане всегда оказывался припасен козырь — политкорректность. Стоило произойти очередному убийству, как купленные чиновниками провокаторы начинали со страниц Интернета и «желтой» прессы призывать к уничтожению представителей других рас и конфессий. Тем самым они смещали акценты и уводили гнев публики от реальных виновников в область национальной розни. А это уже, как известно, преследуется законом. Вот так вот чинуши опять выходили сухими из воды.

Вся эта грязная кухня не имела отношения к размышлениям Следака о борьбе со злом. Его враг был гораздо древнее всех национальностей, древнее даже прямохождения. Он жил в человеке всегда, и только какие-то тысячелетия назад, когда Создатель вдохнул в человеческую душу искру добра, этот враг оказался задвинут подальше. Но древнее зло выжило и научилось сосуществовать с добром в душе, временами бесстыдно подавляя его и правя целыми народами. Зло жило в человеке, невзирая на его культурные традиции, религиозные пристрастия, цвет кожи, разрез глаз и форму носа. Когда в Беслане случилась трагедия, Следак, которому к тому времени перестали давать дела террористов, учитывая его ухудшающееся психическое состояние, пинком спустил с лестницы коллегу, который сказал, что он не понимает, чего все так носятся с этими детьми, ну поубивали одни черные других, нам-то только лучше…

Вот, собственно, так относился Следак к национальному вопросу и поэтому все меньше общался со своим старым корешем Кобылинычем.

Осенью 2004 года Следак сдал в суд дело главаря банды неонацистов из Купчино. Дело вышло громкое. Ребятишки слыли настоящими головорезами. Не щадили никого. Нападали поздно вечером на любых прохожих неславянского типа на улице, убивали в метро и в электричках. Убивали панков и антифашистов. Убили правозащитника, свидетельствовавшего против их братков на судах. Убивали своих отступников, тех, кто испугался и решил уйти из банды. Убили даже директора издательства, выпустившего книгу об их банде. Их ловили, судили, сажали, а убийства не прекращались, пока с большим трудом не взяли их главаря — Зиги, орудовавшего своим охотничьим ножом с умением мясника и точностью хирурга. Допрашивая Зиги, Следак не мог не отметить, что суждениями своими и даже внешностью главарь очень похож на Кобылинского, который, кстати сказать, принимал живейшее участие в его поимке. Следак прикидывал в уме, мог ли Кобылиныч стать таким, как Зиги, родись он лет на десять позже, и не мог однозначно ответить себе. Зиги и его ребята сильно напомнили ему гопников из черняевской юности, которые отлавливали их, металлистов, и заставляли называть пятьдесят названий хеви-метал-групп, стригли их наголо противными армейскими машинками и долго с оттягом били тяжелыми ботинками по бокам, повалив на землю. Но не только гопников, а еще и лихих бандосов девяностых напоминала ему банда Зигфрида — той бесшабашностью, презрением к человеческой жизни, организованностью и полной бесперспективностью. Просто пешки в чьей-то политической игре. Детишки, не желающие взрослеть. Из чьей звериной жестокости и одурманенных голов мудрые политиканы давно научились извлекать свою грязную выгоду. Ради интереса Следак даже послушал музыку, которую играли наци-панки на своих шабашах. Вполне себе приличный жесткий хардкор, так называемый «ой» — быстрая разновидность панка, который душа металлиста Блока не жаловала, но принимала как родственный ритуальный шум. Только тексты, естественно, специфические людоедские. Убей этих, убей тех.

«Нет, все-таки Кобылиныч, наверное, никогда не стал бы таким, он ведь полный индивидуалист, не любит, когда ему говорят, что надо делать, потому и бегает до сих пор в более-менее свободных операх. Да и убивать — это не его. Что-то давно я с ним не выпивал», — подумал Следак и поехал к Кобылинычу в гости. Кобылиныч несказанно обрадовался старому дружку. Они повспоминали армию. Кобыла рассказал, как брал Зиги, а Следак рассказал ему, что у Зигфрида такие же татухи на плечах, как у Кобылы, и тот долго ругал жидовских неонацистов. Конечно же, они чудовищно напились, и по первому снегу Кобылиныч поехал провожать Следака домой. И, проводив до парадной, отправился в Валгаллу, закрыв Следака «арийской» грудью от нацистской пули. По иронии судьбы Кобылиныча убила Валька Валькирия, подружка Зиги, находящаяся в бегах и поклявшаяся застрелить следователя, раскрутившего ее любимого на полную катушку. Все случилось так быстро, что Следак даже не заметил, как Кобыла среагировал на поднятый перед ними пистолет и, не раздумывая, прыгнул, оттолкнув друга в сторону, на всю жизнь оставив в голове Ольгерта вопрос, смог ли он бы поступить так же. Мгновенно протрезвев, Следак в прыжке сбил Валькирию с ног, выбил из ее бритой головы сознание и скрутил по рукам и ногам ремнем и шарфом. Потом сдал мертвого Кобылиныча «скорой помощи», Валькирию — ментам, а сам всю ночь проплакал без слез на груди своей маленькой Веры.