Единственным указанием на то, что это все же мог быть кто-то посторонний, является клочок газеты с засохшей кровью, обнаруженный рядом с туалетом. При этом Уичеру удалось установить, что оторван он был не от «Морнинг стар», как считали местные сыщики, а от «Таймс» — газеты, ежедневно доставляемой Сэмюелу Кенту.

В своих донесениях Уичер отмечал, что, с его точки зрения, убийца вынес мальчика не через окно гостиной, а избрал совершенно иной путь: спустился по черной лестнице, миновал кухню, вышел во двор и далее, через калитку, проследовал к туалету в кустах. Но если это было действительно так, то убийце пришлось отпереть замок, откинуть цепочку и снять засов с кухонной двери, проделать ту же операцию с калиткой, затем вновь запереть обе двери на замок, для чего следовало вернуться в дом. Вполне возможно, что это стоило затраченных усилий. Кухонная дверь, указывает Уичер, находится всего в двадцати шагах, то есть в двадцати ярдах, от туалета, в то время как от окна в гостиную он отделен семьюдесятью пятью шагами. К тому же путь из гостиной в туалет идет мимо фронтона дома, непосредственно под окнами спален других членов семьи и слуг. Любой из живущих в доме не может не знать, что идти через кухню и ближе, и безопаснее. По словам Уичера, это «кратчайший и самый незаметный путь». Правда, путь лежит мимо собачьей конуры, но ведь пес на своего не залает. Да и вообще, пишет Уичер, «собака абсолютно мирная». Даже когда к ней при полном свете дня подошел детектив — абсолютно незнакомый человек, — она не только не попыталась его укусить, но даже не тявкнула.[28]

«Это окончательно убеждает меня в том, — подводит итог Уичер, — что оконные ставни были специально открыты одним из обитателей дома, чтобы натолкнуть следствие на мысль, будто ребенка похитили».

Такого рода уловки, когда полицию пытались пустить по ложному следу, были Уичеру не внове. Еще в 1850 году он рассказывал одному журналисту о методах «Танцевальной школы» лондонских домушников. Они выбирали какой-нибудь дом, наблюдали за ним целыми днями, устанавливали время, когда его обитатели садятся за обед. Это идеальное время для грабежа, поскольку за столом собираются хозяева, а слуги заняты подачей блюд. В намеченный час один из участников шайки бесшумно (как танцор) поднимался на чердак, проникал оттуда в дом и очищал верхние этажи от драгоценностей. Перед тем как выбраться на крышу, он «выставлял на продажу» (подставлял) какую-нибудь из служанок, спрятав в ее кровати колечко или серьги. Подобно окну в доме на Роуд-Хилл, это был ложный след, призванный сбить следствие с толку.

Вполне возможно, развивал свои рассуждения Уичер, убийца пытался запутать полицию не только по поводу того как, но и куда Сэвила унесли из дому. Открытое окно выходило в сад и на поля за домом. Убийца мог рассчитывать на то, что полиция не обнаружит тело в туалете, находящемся в противоположной части владений. Уичер склонялся к версии «изначально убийца намеревался выбросить тело в туалет, предполагая, что его засосет в зловонную жижу. Выгребная яма, — продолжал он свой отчет, — большая, около десяти футов в глубину и семь в ширину, и в то время вода и нечистоты поднялись в ней на несколько футов». По мнению Уичера, убийца собирался задушить и утопить ребенка в экскрементах, где тело исчезнет навсегда. И если бы этот план сработал, не осталось бы никаких следов крови, позволяющих определить место убийства и навести на след преступника. Но скошенный щиток, установленный недавно в туалете по указанию Сэмюела Кента, сократил расстояние между стульчаком и стеной всего до нескольких дюймов и не позволил телу провалиться вниз. Таким образом, заключил Уичер, «первоначальный план убийцы расстроился, и ему пришлось взяться за нож», прихваченный на кухне. Убийца перерезал ребенку горло и на всякий случай нанес еще и удар в грудь. Для этой цели, заявил Уичер корреспонденту «Сомерсет энд Уилтс джорнэл», подошли бы по меньшей мере три из имевшихся на кухне ножей.

В тот день Уичер занимался спальней Констанс. В одном из ящиков комода ему попался список одежды, принесенной девушкой из школы. Там значились три ночные рубашки. О том, что одна из них исчезла, ему уже было известно. Он послал за Констанс.

— Тебе знаком этот список?

— Да.

— Чей это почерк?

— Мой.

— Здесь помечены три рубашки, — ткнул он пальцем в лист бумаги. — Где они?

— Сейчас у меня только две, третья потерялась в стирке через неделю после убийства.

Эти две она Уичеру показала — обыкновенные, из довольно грубой ткани. Уичер заметил, что на кровати лежит еще одна ночная рубашка и ночной колпак.

— А это чье?

— Моей сестры.

Поскольку миссис Олли все еще отказывалась принимать в стирку вещи из дома Кентов — а две ночные рубашки Констанс явно в ней нуждались, — ей пришлось одолжить на субботу у Мэри-Энн или Элизабет чистую. Уичер заявил Констанс, что ему придется взять список и оставшуюся ночную одежду. Пропавшая рубашка была первой ниточкой.

Слово «нить» раньше писалось немного иначе и означало клубок или пряжу. Его фигуральное значение — «то, что указывает путь» — связано с греческим мифом о Тезее, следующем за нитью Ариадны в поисках выхода из лабиринта Минотавра. Писатели середины XIX века, используя это слово, все еще держали в памяти древнюю легенду. «В раскрытии тайны всегда находишь удовольствие, всегда приятно ухватиться за паутинно-тонкую нить, способную привести к точному ответу», — писала в 1848 году Элизабет Гаскелл. «Казалось, я ухватился за конец нужной нити», — говорит герой-повествователь романа Эндрю Форрестера «Женщина-детектив» (1854). Уильям Уиллз, заместитель Диккенса в одном из редактировавшихся им журналов, отдавая должное блестящему уму Уичера, замечает, что тому удается добиться своего, даже когда «все нити кажутся порванными». «По-моему, я ухватился за нить, — говорит герой-повествователь „Женщины в белом“. — Как, выходит, мало знал я об ответвлениях лабиринта, которые все еще могут увести меня бог знает куда!» Сюжет — узел, а разрешается повествование «denouement» — развязкой, развязыванием узла.

В ту пору, как, впрочем, и сейчас, нить была буквально соткана из материи, преступников идентифицировали по элементам ткани. Один такой случай произошел совсем недалеко от дома Джека Уичера.

В 1837 году на Уиндем-роуд, той самой улице в Камбервелле, на которой жил Уичер, выследили одного печально знаменитого убийцу. За год до этого, в декабре 1836 года, у себя в квартире краснодеревщик Джеймс Гринэкр, владелец восьми домов на этой улице, убил и расчленил тело своей невесты Ханны Браун. Голову он положил в мешок и отправился в омнибусе в Степни, на восток Лондона. Добравшись туда, он швырнул свою страшную ношу в канал. Тело он выбросил на Эджвер-роуд, в северо-западной части города, а ноги — в канаву, в Камбервелле. В то время чемпионом сыска в столичной полиции считался констебль Пеглер из управления С (Хемпстед) — он и нашел тело Ханны Браун, а затем выявил преступника по обрывку ткани, из которой был сшит мешок; профессию же его определил таким же образом — по куску хлопчатобумажной ткани, совпадавшей с заплатой на платьице дочери его приятельницы. Раскрытие этого убийства живо обсуждалось в прессе. Гринэкр был повешен в мае 1837 года.[29]Уичер поступил на службу в полицию четыре месяца спустя.