– А вдруг не будет? Почему ты так сразу настраиваешься?

– Потому что я точно знаю!

– Врач говорил, тебе надо на свежий воздух.

– Это он Кёниг имел в виду. Тут по сравнению с Москвой просто Альпы.

– Ах какой воздух в Ушакове! – на бабушкином лице появилась счастливая детская улыбка. – Аж сладкий! Я знаю, я там выросла. Я бы тебе все показала: и дом наш прежний, стоит еще, говорят, и лесок, и речку Прохладную! Я в ней все детство раков ловила. Ой, да кого мы там только ни ловили – и мальков, и тритонов, и лягушек в заводях. А как русалку один раз караулили! Это старый майор Игнатюк нас научил! Если, говорит, ночью, как полная луна взойдет, тихо сесть в камышах и не мигать, можно русалку увидеть. Немцы их ундинами называют. Только надо в уши мха натолкать. У русалок песни опасные, однажды Игнатюк по известному делу в камыши отлучился, так они его чуть в самое болото не затянули, ундины эти. Это еще в войну было.

– Бабушка, если тебе так охота поехать, поезжай сама. Но я не могу. Я же не потому, что мне дома нравится сидеть! А всех русалок уже туристы распугали, – добавила я мрачно.

– А вот и проверим, распугали или нет!

Она меня как будто не слышала.

– Да не хочу я ничего проверять! Мне в автобусе станет плохо, и будет уже не до русалок.

Бабушка сникла. Ну, может, в день ярмарки начнется гроза, и она передумает. Некоторое время она молча глядела в окно. По Преголи мимо Рыбной деревни скользил речной трамвай «Чайка». Пассажиры махали прохожим на Юбилейном мосту, и прохожие махали в ответ. Девочка на борту случайно выпустила желтый шарик, и тот взвился к облакам. Девочка тянула к нему руки, а взрослые следили за полетом, запрокинув головы.

Я отвела взгляд, чтобы не видеть, как эта беспомощная желтая песчинка с бешеной скоростью уносится в небо, к высоким слоям атмосферы, навстречу неминуемой гибели.

Я уже сто раз устыдилась, но извиниться пока не хватало духа. Бабушка заговорила первой. Тихо и сокрушенно. Каждое ее слово обжигало.

– Да что мне эти ярмарки, Шуля? Все уже… Просто хотела тебе нашу деревню показать. И самой напоследок посмотреть. А то лето кончится, ты уедешь, а там – кто знает, увидимся или нет…

– Ой, ну что за ерунда! Вот придумала! – Внутренний толчок заставил меня поменяться с ней местами.

Бабушка слабо улыбнулась. Конечно, мы обе знали, что она ничего не придумывает. Вот ее усталые глаза, которые теряют цвет. Вот глубокие морщины, которые ложатся одна поверх другой. Вот ослабшие пальцы, которые несмело берут вилку – им она кажется тяжелой, словно отлита из золота.

– Говоришь ерунду какую-то, – строго повторила я, как будто эти слова могли отогнать смерть. – Ну ладно, давай съездим, раз тебе так хочется.

– Да нет, Шуля, зачем, если плохо?

– Ты теперь отговаривать меня будешь? Невозможно с тобой!

В это не верилось, но однажды ее не станет. Меня укололо горечью.

За два дня до ярмарки у бабушки заболели ноги. Точно как в моей дурацкой отговорке. Она бодрилась и делала вид, что все в порядке, но колени распухли так, словно ее покусали пчелы.

– Давай съездим потом, после ярмарки, – предлагала я. – Наоборот, хорошо – толпы не будет.

Но бабушка хотела увидеть Ушаково «при полном параде» – в праздничных флажках и гирляндах. Чтобы на руинах Бранденбургского замка рыцари бились за сердце красавицы, чтобы пахло пирогами с ревенем, чтобы повсюду бегали дети, смеялись, откусывали от розового облака сладкой ваты, катались на пони и караулили на речке ундину (бабушка их научит, что сперва надо в уши натолкать мха). Пожалуй, только ярмарка могла приблизить нынешнее Ушаково к тому, каким оно виделось бабушке в детстве.

Накануне ярмарки бабушкины шаги сделались совсем несмелыми. Она передвигалась по квартире, шаркая и держась за стену. Собственные ноги доказывали ей, что вернуться в детство не получится.

Я, как могла, отвлекала ее разговорами. И себя тоже – я впервые видела свою неунывающую бабушку Надю такой немощной.

Бабушка сдалась: сложила вчетверо выглаженные синие брюки, убрала блузку в шкаф. Прилегла, обложилась подушками.

И я поняла, что завтра сяду в автобус и поеду на ярмарку. Увижу Ушаково за нас обеих. И все там сфотографирую – каждый дом, каждый камень, чтобы бабушка провела мне экскурсию, не выходя из дома.

Я принесла ей ромашковый чай и «Мы все из Бюллербю» – любимую нашу книжку, такую же неотъемлемую часть летних каникул, как Ревнивый пирог. Мы всегда растягивали ее, чтобы хватило на все три недели, – по одной-две истории перед сном. Я даже не пыталась завести в Кёниге настоящих друзей, мне вполне хватало детей из Бюллербю.

Бабушка сделала один глоток и осторожно поставила чашку на тумбочку, потеснив многочисленные микстуры и мази.

– Смотри, что я нашла! – сказала я задорно, хотя меня немного замутило от запаха всех этих лекарств.

Она сонно улыбнулась, но улыбка вышла совсем слабая, механическая.

Мне хотелось поговорить, вспомнить, как мы ездили дышать морем, как собирали в бутылку янтарики с песком в подарок маме, какой вкусный пышный омлет давали в столовой.

Но бабушка уже сняла очки и погасила свет. Я немного посидела у нее в ногах и тихо вышла. Сердце брыкалось в груди.

Я думала, что «Бюллербю» меня успокоит, но не могла сосредоточиться, страницы словно опустели. Я никогда не читала эту книжку одна, мы всегда читали ее вместе.

Я ушла рано, бабушка еще спала. Оставила ей записку, чтобы не волновалась.

Пока я шла к остановке, все внутри металось, ладони вспотели.

«Это не настоящий страх, – говорила я себе. – Ты выпила два дитимина и ничего не ела, тошнить не должно. Ты просто сядешь и будешь терпеть».

Сколько раз я видела в городе новые чистые автобусы, но почему-то за нами приехал заваливающийся набок доходяга в облаке черного дыма.

«А если все-таки будет тошнить? Тогда скажешь, что укачало, и потребуешь остановить автобус! Но почему целый автобус должен тормозить из-за меня?»

Пока я сражалась с собой, все уже погрузились. Стас задержался на подножке и подал мне руку:

– Хватайся!

Это был последний шанс передумать. Отговорки сами собой возникали в голове: живот заболел, деньги забыла…

Надо ехать. Надо сесть в автобус, и отходных путей не будет. Я выдохнула, преодолевая волну паники, и оперлась на Стасову руку.

Дверцы захлопнулись за моей спиной. Не дожидаясь, пока мы усядемся, водитель крутанул руль.

Раскачиваясь, мы пробирались через автобус. Первые сиденья занимали пожилые дачницы с внуками, середину – орущая компания мальчишек, которые размахивали пластмассовыми мечами.