шедевр, который переживет и ее, и весь ее знаменитый круг, и даже литературу этого круга, она бы сочла это откровенным издевательством.

В январе 1818-го Мэри и Перси уехали из вдруг ставшего холодным и сырым Альбион-Хауса в Лондон. Там всю зиму и читали друг другу отклики на свои труды, один хуже другого. Там же ходили в оперу, на представления в «Друри-Лейн», в Британский музей. 10 марта впервые в Англии давали Россини — казалось, весь Лондон съехался в «Ковент-Гарден» на премьеру «Севильского цирюльника». Партию графа Альмавивы исполнял знаменитый испанский певец Мануэль Гарсиа, отец Марии Малибран и Полины Виардо. После спектакля Мэри устроила ужин, и когда Пикок, Хогг и Хант уже уехали, а Клер удалилась в свою спальню, Шелли спросил у жены:

— Ты ведь понимаешь, что это было прощание?

— Ты твердо решил? Клара еще такая маленькая. Куда мы поедем и главное — на что?

— Они уже отобрали у меня Чарльза и Ианту — ты что, ждешь, пока придут за Уильямом и Кларой? Они не хотят рецензировать мое «Восстание», зато с удовольствием пишут, что я не христианин, что меня выгнали из Оксфорда и я довел до самоубийства Гарриет. Англия мертва и спит вечным сном. Я уже продал права аренды на Альбион-Хаус — деньги есть.

— Так Италия или побережье, где-нибудь подальше от столицы?

— Только Италия! Вот увидишь, мы будем там счастливы.

— А Клер с Аллегрой?

— Конечно, они поедут с нами. Ведь в Италии сейчас Байрон.

Перед самым отъездом Шелли написал один из лучших своих сонетов — «Озимандия». И хотя речь там опять о бренности власти, о разрушенном памятнике «царя царей» Озимандии, в лирике ему не было равных:

Навстречу путник мне из древней шел земли

И молвил: средь песков — минувших дней руина —

Стоят две каменных ноги от исполина,

Лежит разбитый лик во прахе невдали.

<…>

Кругом нет ничего. Истлевший мавзолей

Пустыней окружен. Гуляет ветр свободный

И стелются пески, безбрежны и бесплодны.

(Пер. с англ. Н. Минского)

Этот «свободный ветр» через два дня после того памятного вечера привел их в Дувр, где они сели на корабль и оставили Англию. Судьба распорядилась так, что Перси Биши Шелли и двое его детей, Уильям и Клара, покинули ее навсегда.

6

«Я должна была умереть 7 июня»

Они ступили на итальянскую землю 30 марта. В Лондоне было еще прохладно и ветрено, а здесь уже всеми красками переливалась весна. Грустные, бледные и усталые англичане не могли насмотреться на цветущие деревья, словно покрытые сплошь белой пеной, ярко-зеленую траву с первоцветами, не могли надышаться теплым живительным воздухом, который придавал силы и наполнял душу радостью. Что говорить — Италия наверняка стояла первой в очереди из стран, когда Господь раздавал земные блага и красо́ты. Даже в дневнике Мэри, обычно заполненном одними лишь впечатлениями от прочитанных книг, появляются записи об удивительном итальянском хлебе, «самом вкусном и белом во всем мире», и о прекрасных коровах «нежного сизого цвета», у которых «глаза с поволокой». В долгой дороге через Альпы читали Гомера, поэтому Мэри тут же добавляет, что теперь поняла его описание очей богини Геры, сестры и жены Зевса и повелительницы Олимпа, — «ox-eyes», бычьи, коровьи. Оказывается, они могут быть необыкновенно красивы.

Маленькая Клара — в семье ее называли Малютка Ка (Little Ca) — порозовела, Уильям с восторгом носился между деревьев и кустарников, и полюбоваться на него специально выходили итальянцы, обожающие детей. Из Турина поехали в Милан, и там Мэри с Перси сбежали от Клер, нянек и детей на озеро Комо — искать виллу для Байрона. Он сам, правда, об этом еще не знал, весело проводя время в Венеции в пьяных и любовных оргиях. Комо поразило их своим неестественно зеленым цветом — будто в воду специально добавили краску — и буйством зелени по берегам. Казалось, что на лимонных и апельсиновых деревьях больше цветов, чем листьев, а их аромат опьянял не хуже опиума. Три дня, которые они провели там вдвоем, Мэри вспоминала потом как счастливейшие в жизни.

Виллу нашли, и превосходную, но вскоре получили письмо от Байрона: он вовсе не собирался ехать на Комо, требовал, чтобы все контакты с Клер осуществлялись только через Шелли, и… предлагал прислать маленькую Аллегру к нему в Венецию. Похоже, его сомнения насчет своего отцовства испарились, но видеть Клер он по-прежнему не хотел. Перед ней встал мучительный выбор: отдать пятнадцатимесячную дочь человеку, который ее саму и знать не желает, или отказаться и навсегда закрепить за Аллегрой звание незаконнорожденного ребенка. У нее состоялся разговор с сестрой.

— Я откажу ему, такое путешествие для Аллегры опасно! Кто там за ней присмотрит, кому она будет нужна?

— Подумай, Клер. Вспомни о бедной Фанни — отец заботился о ней, но все всегда знали и помнили, как она появилась на свет. Чем кончилось, ты знаешь. У тебя нет ни состояния, ни занятия в жизни — что ты можешь ей дать? А положение дочери лорда Байрона откроет перед Аллегрой все двери. И если ты будешь слушаться его, я уверена, он разрешит тебе видеться с дочерью, не может не разрешить. Не зверь же он, в самом деле?! И главное — я отпускаю с Аллегрой в Венецию Элизу, няню Уилла, — она будет ухаживать за ней и всегда сообщит нам, если что-то пойдет не так.

Вскоре Элизе суждено будет сыграть роковую роль в судьбе семьи, но сейчас ее снаряжают в путь в Венецию. Клер согласилась. Пройдет не так много времени, и Мэри станет отчаянно корить себя за эти слова, думая о том, что если бы ей кто-нибудь предложил отдать навсегда маленькую Клару, даже отцу, разве бы она позволила? Тогда какое право она имела уговаривать Клер? Не говоря уже о том, что зачарованные именем, богатством и талантом Байрона сестры забыли о том, что девочка, даже признанная отцом, все равно родилась вне брака.

Но пока что неразлучная троица с двумя уже детьми и оставшейся няней Милли, вывезенной из Марлоу, едет в Ливорно. Там со своим вторым мужем живет англичанка Мария Гисборн, умная прелестная женщина, подруга Мэри Уолстонкрафт, знавшая Мэри Шелли еще ребенком. Уильям Годвин, между прочим, делал ей предложение после смерти жены, но был отвергнут. Кто знает, если бы она его тогда приняла, может, Мэри и не убежала бы из