покрывал, на пермской малолетке жили пид*расами, а, приехав в Москву, засухарились[120]. Подельника маньяка, который уже вернулся к тому времени с Серпов, вшатали[121] в хате и сломили с копеек в «обижню»[122]. Мы же ждали Маньяка, надеясь, что он попадёт к нам в камеру, чтобы расплатиться с ним сполна. Думаю, на своих ногах он бы с хаты не вышел. Но ему повезло. Вернувшись на централ, он ещё на сборке узнал о том, что их тайна раскрыта и отказался заходить в нашу хату, определив себя сам к обиженным.

В тюрьме есть такое понятие — «по незнанке не катит». Поэтому «зашквариться» мы никак не могли, так как не знали о его тюремном статусе. А для собственного успокоения понимали, что не зря посадили его изначально на отдельную посуду. Но нас разбирала досада, так как злость на него всё равно была, и её очень сильно хотелось выплеснуть. Но увы, а может и к счастью, не удалось.

В Братве

Через пару месяцев Борода и Оскал, хоть и не были подельниками, почти одновременно получили законки и уехали на этап. Смотрящим хотели поставить меня, но так как я грузился за котлом, то лишнюю ответственность брать не хотел. Собрав дубок, мы решили, что за хатой будет смотреть «братва», в которую вошёл я, Фанат, которого единогласно поставили смотреть за хатным общим, и Гусь. К этому времени, моё дело передали в прокуратуру, и всё чаще вместе с подельниками стали вывозить «по сезону» к следователю.

Когда меня повезли на следственные действия из пресс-хаты, незадолго до перевода в 608, родители увидели меня близко впервые почти за полгода. До этого, мы встречались только на продлении срока задержания, которые проходили каждые два месяца до передачи дела в суд. Мама сказала, что я сильно изменился, похудел и смотрю, как волчонок. Хорошо, что она не знала, что мне пришлось пройти. Родители давали нам с подельниками всякие вкусности, которые в тюрьме были запрещены: сладости, варёную колбасу. На централе разрешали только сырокопчёную колбасу, так как её можно хранить вне холодильника, и варёная была в радость. Мои родители подкармливали и Хаттаба, который был сиротой.

Со временем наша хата пополнилась новыми сидельцами: вместо Фрица к нам заехал его подельник Дима Змей и парнишка Афонин, который из-за своей фамилии сразу получил от меня погоняло «Нафаня». Нафаня был не по годам крепкий, по его словам, регулярно ходил в тренажерный зал. Но несмотря на развитую мускулатуру, он был довольно трусоват. В нашей хате, как и везде на малолетке, постоянно физически глумились, дрались в шутку, боролись. Но, когда начинали глумиться с Афониным, он, несмотря на свою комплекцию, которая была крупнее большинства из нас, сразу кричал: «Расход с глумом!» — после чего глум должен прекратиться. Помимо небольшой трусости Нафаня был туповат и часто косячил, за что я дополнил его прозвище титулом «Бивноватый». Был Нафаня, а стал Нафаня Бивноватый. Бивнями на малолетке называли глуповатых, косячных арестантов. Сидел Нафаня за разбой, а в соседнюю хату 607 заехал его подельник Фил.

Дима Змей с детства занимался айкидо, на мой взгляд бесполезным видом боевых искусств, но это не мешало ему быть спортивного телосложения и неплохо уметь драться. Своё участие в убийстве Сардаряна он также отрицал. Змей был начитанным и образованным, мы с ним быстро нашли общий язык, и он действительно был идейным соратником, которого я был рад встретить в застенках. Мы всегда могли найти о чём поговорить, по вечерам проводили застольные беседы — заваривали глубокую миску купчика и садились за дубок общаться. Темы для разговоров были самые разные, от истории и идеологии до религии и философии. Другие обычно в наш разговор не встревали и с интересом слушали.

Вскоре мне надоела постоянная волокита с котлом, да и закручивание гаек[123] со стороны кума вечно напрягало. Минусы котловой хаты в том, что отрицать в ней нельзя, так как это ставило общак корпуса под риск. Я начал вести переговоры со Змеем с семёрок, «тёзкой» нашего сокамерника. Змей тоже был скинхедом на свободе, но в тюрьме быстро увлёкся воровскими понятиями, смотрел за хатой и пользовался авторитетом. Сидел он более года и ранее уже смотрел за котлом. Долго уговаривать себя он не заставил и почти сразу согласился перегнать общее к нему в хату.

В итоге просмотрел я за котлом всего пару месяцев. Избавившись от него, мы собрали дубок, где поставили нашего Змея смотрящим за хатой, меня смотрягой за хатным общим, Фаната дорожником, так как Коша уехал на этап, а Гусь остался в братве смотреть за ночной массой. Помимо организационных моментов на повестку дня вынесли вопрос о «шатании режима», ведь пора наконец, ослабить хватку «псов системы», а отсутствие котла развязало нам руки. Так как многие из нас часто ездили на следственный действия или суды, то мы начали потихоньку перетягивать в хату вольные вещи, пронося их под робой. Со временем, когда у нас уже было достаточно шмота, и в робе отпала надобность, мы дружно вышвырнули её на проверке на продол. Гмырин тоже в долгу не оставался. За наше неповиновение сотрудники администрации постоянно выносили с хаты телевизор и матрасы. Особенно страдала от этого ночная масса, так как матрасы отдавали только на ночь и спать им приходилось на железных рейках шконок. Часто всю хату битком забивали в боксы, где держали целый день, с завтрака до обеда, с обеда до ужина. По одному заводили в кабинет, где Гмырин избивал нас скрученной во много слоёв проволокой. Но, несмотря ни на что, мы продолжали отрицать робу и режим, который нам пытались навязать.

Помимо нас шатать режим начали многие хаты. На малолетке несколько раз проходили кипежи, во время которых весь корпус долбил в двери камер фанычами и ногами, от чего стоял грохот на всю тюрьму. Во время одного из таких кипежей, выбив кормяк, я засветил мусору ногой в голову, за что получил в личное дело полосу «склонен к нападению на сотрудников» и очередное взыскание за нарушение режима. За каждое взыскание должна проводиться дисциплинарная комиссия, результатом которой мог стать карцер, но мне чудом везло. Несмотря на несколько десятков взысканий, которых я набрал в тот период, ни на одной дисциплинарной комиссии я не был. Отчасти от того, что часто ездил к следователю и в суд. Бывает, назначат дату моей комиссии, а я весь день пробуду в прокуратуре и комиссию