— Мы представим его завтра, — сказал тот. — Как тебе показался этот Манчади?

— У него вид порядочного человека, и я надеюсь, он будет нам полезен.

— Я тоже так думаю.

— Оставим его сторожить до завтра.

Агур взял миску оставшейся от ужина рисовой похлебки и пошел к Манчади, который набросился на еду с волчьей жадностью. Наказав ему быть внимательным и поднять тревогу при малейшей опасности, он вернулся в хижину, на всякий случай крепко заперев изнутри дверь.

Едва он исчез, как Манчади вскочил с необыкновенной живостью. Глаза его горели, на губах играла сатанинская улыбка.

— Так, так! — воскликнул он, ухмыляясь.

Он подошел к хижине и приложил ухо к двери, внимательно прислушиваясь. Постоял так четверть часа, потом бесшумно отошел в сторону и кинулся бежать с быстротой молнии.

Пробежав с полмили, он остановился и издал громкий свист. Тотчас на юге сверкнул огонек и словно взорвался короткой вспышкой. Еще два раза прозвучал его свист — и снова в джунглях воцарилось таинственное молчание.

Прошло двадцать дней. Благодаря крепкому организму и неусыпным заботам своих товарищей Тремаль-Найк быстро поправлялся. Рана почти закрылась, и он мог уже вставать.

Но по мере того как к нему возвращались силы, он становился все более мрачным и беспокойным. Его часто можно было застать с лицом, спрятанным в ладони и с влажными щеками, как будто он плакал. Разговаривал он редко и не признавался никому в душевной тоске, которая мучила его; а иногда на него нападали точно приступы безумия, во время которых он раздирал себе грудь ногтями и срывал повязки с раны, крича: «Ада!.. Ада!.. Где ты?.. «

Тщетно Каммамури и Агур пытались вызвать его на разговор — он молчал, и для них так и осталось глубокой тайной, кто же была та женщина, которая носила это имя, не покидавшее его ни во сне, ни наяву, сделавшаяся его мукой, его кошмаром.

Бенгалец Манчади редко разговаривал с ним, и даже, казалось, избегал раненого, как будто стеснялся или боялся его. Он не входил в его комнату, если только не видел, что Тремаль-Найк спит, а если тот просыпался в этот момент, старался побыстрее выйти. Он больше любил бродить в джунглях в поисках дичи, собирать дрова или носить воду. И странная вещь: всякий раз, как он слышал, что хозяин зовет Аду, он начинал невольно дрожать, и его лицо сильно бледнело. По мере того как Тремаль-Найк выздоравливал, тот, казалось, все больше мрачнел и как будто впадал в уныние. Словно ему было неприятно, что хозяин поправляется. Почему? Никто не мог бы сказать этого.

На двадцатый день случилось событие, которое должно было иметь самые мрачные последствия.

Утром Каммамури поднялся с первым лучом солнца. Увидя, что Тремаль-Найк спит спокойным сном, он направился к двери, чтобы разбудить Манчади, который ночевал снаружи под маленьким бамбуковым навесом. Он отодвинул засов и толкнул дверь, но, к его великому удивлению, она не открылась, как будто снаружи что-то ее подпирало.

— Манчади! — закричал маратх.

Никто не ответил на зов. В уме маратха сверкнула мысль, что с беднягой случилось какое-то несчастье: на него напали и задушили враги или разорвали тигры из джунглей. Он приложил глаз к дверной щели и увидел, что в самом деле ей мешает открыться лежащее на пороге человеческое тело. Пригляделся повнимательнее, — о боги! — это был Манчади.

— О! — с ужасом вскричал он. — Агур!

Индиец тут же прибежал на зов товарища.

— Агур, — взволнованно сказал маратх. — Ты ничего не слышал сегодня ночью?

— Абсолютно ничего.

— Даже стона?

— Нет, а в чем дело?

— Убили Манчади!

— Это невозможно! — воскликнул Агур.

— Он лежит перед дверью.

— Но Дарма и Пунти не подавали голоса.

— И все же он, видимо, мертв. Не отвечает и не шевелится.

— Нужно выйти. Толкни сильнее!

Маратх навалился плечом на дверь и оттолкнул ею лежавшего на пороге Манчади. Оба охотника выскочили наружу.

Бедный бенгалец лежал ничком и казался мертвым, хотя на теле не видно было никакой раны. Каммамури приложил руку к его груди и почувствовал, что сердце еще бьется.

— Он без сознания, — сказал маратх.

Подобрав перо, которое валялось рядом, он зажег его и приблизил к ноздрям потерявшего сознание. Тотчас грудь Манчади поднялась от вздоха, задвигались руки и ноги и наконец открылись глаза, которыми он растерянно уставился на охотников.

— Что случилось? — заботливо спросил его Каммамури.

— Это вы! — задыхаясь, воскликнул бенгалец. — О боги! Я думал, что меня убили одним ударом!

— Но кто пытался убить тебя? Что это были за люди?

— Люди?.. Разве я говорил, что люди?

— А кто же?

— Это были не люди, — сказал бенгалец. — Это был слон.

— Слон? — вскричали индийцы. — Слон здесь?

— Да, огромный слон, с чудовищным хоботом и ужасными бивнями.

— Он подошел к тебе? — спросил Агур.

— Да, и едва не проломил мне череп. Я сладко спал, когда был разбужен мощным дыханием; я открыл глаза и увидел над собой огромную голову чудовища. Я хотел подняться и убежать, но хобот его обрушился на мой череп, пригвоздив меня к земле.

— А потом? — с тревогой спросил Каммамури.

— Больше я ничего не помню. Удар был так силен, что я потерял сознание.

— Странно, — сказал маратх. — И Пунти ничего не заметил.

— Что будем делать? — спросил Агур, бросив горящий взгляд на джунгли.

— Оставим слона в покое, — ответил Каммамури.

— Он вернется, — поспешно сказал Манчади, — и разрушит нашу хижину.

— Это правда, — согласился Агур. — А что, если поохотиться на него? Почему бы и нет? У нас хорошие карабины.

— Я готов пойти с вами, — предложил Манчади.

— Но мы не можем оставить хозяина одного, хотя он уже полностью выздоровел, — заметил Каммамури. — Вы знаете, что нам постоянно здесь угрожает опасность.

— Ты останешься, а мы пойдем на охоту, — решил Агур. — Когда поблизости слон, мы не можем жить спокойно.

— Если у вас достаточно храбрости, действуйте на свой страх и риск.

— Вот это хорошо! — воскликнул Агур. — Предоставь это нам, и увидишь, что еще до полудня слон будет наш.

Он взял в хижине два тяжелых карабина большого калибра и протянул один бенгальцу, который зарядил его с особой тщательностью. Захватив пистолеты, большой нож и запас патронов, они решительно двинулись к джунглям по широкой тропе, проложенной среди бамбука.