деда вместе с Рудольфом Хёссом экстрадировали в Польшу, где на Амона Гёта ринулась толпа в стремлении его линчевать. Меня поразило, как ярко этот эпизод показывает масштабы народной ненависти к коменданту Плашова. Не спилберговский фильм сделал его воплощением зла, он при жизни стал символом садизма.

У места казни Хёсса собралась группа молодых людей. Я стою чуть поодаль и наблюдаю за ними. Что они сейчас ощущают? Гнев? Злорадство? Безразличие?

Газовая камера сохранилась. Стоит и крематорий. Мрачное помещение с низким потолком. Вглядываюсь в черное отверстие печи для сжигания. Рядом посетители снимают все вокруг на телефоны. В голове не укладывается.

Вдруг понимаю, что с меня достаточно. Я хочу уехать отсюда. Появляется ощущение, будто мне кто-то сжимает горло. В этом месте заключено слишком много ужаса, оно похоже на глубокую яму, на могилу, которая тянет меня к себе. Не хочу в нее погружаться. Определяя себя только как внучку военного преступника, я казню себя и страдаю, но это не поможет ни жертвам, ни мне самой. Хорошо, что я здесь побывала. Больше я сюда не вернусь.

Сюда бы мою бабушку привезти. Может, тогда бы у нее глаза открылись.

* * *

В начале 1980-х годов лондонский режиссер Джон Блэр подготовил документальный фильм об Оскаре Шиндлере, согласовав съемки со Стивеном Спилбергом. Огромное количество исследований легло в основу художественного фильма «Список Шиндлера». Режиссер беседовал с вдовой Шиндлера Эмилией и многими выжившими. Шестидесятипятилетняя Рут Ирен Гёт тоже дала ему интервью, несмотря на тяжелую болезнь. У нее была эмфизема легких, и время от времени женщине приходилось дышать через кислородный аппарат.

Рут Ирен была уверена, что Блэр будет расспрашивать ее об Оскаре Шиндлере и придет один. Но его интересовал Амон Гёт, и в квартиру Рут Ирен пожаловала целая съемочная группа. Беседа длилась долго.

На старой видеопленке мы видим аккуратно накрашенную даму с высокой прической. Волосы окрашены в иссиня-черный. Тяжелая болезнь дает о себе знать, Рут Ирен то и дело начинает задыхаться. Она говорит по-английски и тщательно подбирает слова.

Она по-прежнему защищает Амона Гёта: «Нельзя назвать его жестоким убийцей. Он был не хуже остальных. Так в СС было принято. Да, он убил несколько евреев, но не так уж много. В конце концов, лагерь — это вам не парк аттракционов».

Рут Ирен утверждает, что Амон Гёт прежде не имел дела с евреями. Кровавые чистки в гетто, которые он устраивал перед назначением в Плашов и во время комендантства, она не упоминает.

С Оскаром Шиндлером Рут Ирен после войны общалась редко, но по-дружески. В интервью Джону Блэру она признается, что Оскар хорошо обошелся с евреями, но прежде всего потому, что те были ему необходимы. Шиндлер, Гёт, сама Рут Ирен были «хорошими нацистами», потому что они «не могли иначе». Никакой альтернативы. Да, они не любили евреев — так уж их воспитали.

Рут Ирен говорит: «У меня всегда было ощущение, что все это несправедливо, но не я устанавливала правила того времени. Когда наши отношения с Амоном зашли в тупик, я заявила ему, что расстаюсь с ним, поскольку больше не могу все это видеть. Тогда ко мне обратились горничные, взмолившись: „Останься! Ты всегда нам помогаешь, как же мы без тебя будем?“»

По словам Рут Ирен, для горничных она была ангелом-хранителем — «Во всем лагере говорили: „Бог послал нам ангела!“ То есть меня».

Когда Блэр говорит ей, что горничных не пришлось бы защищать, если бы их не избивал Амон Гёт, Рут Ирен возражает: «Тогда все так относились к прислуге».

В конечном счете она осталась в лагере не из-за просьб горничных, а из-за любви к Амону Гёту. «Он был привлекательным мужчиной, все его любили. Он всегда выручал друзей и был очень обаятельным, но не когда имел дело с заключенными, конечно, нет». С одними узниками Гёт пересекался чаще, чем с другими, к некоторым относился спокойно. Евреев было очень много в лагере, невозможно познакомиться с каждым.

На прямые вопросы Блэра Рут Ирен отвечает, что в лагере действительно были старики и дети, но вторых она «никогда не видела». А дочери Монике она рассказывает другое, упоминает перевозку детей из Плашова — предположительно в Освенцим: «Я только один раз видела, как детей сгоняют в грузовики. Так расстроилась, сердце заболело. А подруга мне сказала: „Это же просто евреи“».

Когда Блэр спросил, сожалеет ли она о прошлом, Рут Ирен отвечает: «Да, конечно. Я не сделала ничего плохого. Меня не в чем обвинить».

По ее словам, она ни разу не заходила на территорию лагеря, не видела бараков и все время проводила на вилле, «в милых четырех стенах». Из окон была видна каменоломня, где трудились заключенные, и Рут Ирен принимала их за обычных работяг. Нет, конечно, откуда ей было знать, что на каменоломне люди гибли. Нет, конечно, она ни разу не наблюдала массовых казней, которые проводили на холме в паре сотен метров от их дома.

Незадолго до смерти Рут Ирен впервые раскаялась перед дочерью: «Надо было больше помогать. Видно, Бог послал мне болезнь в наказание за то, что я осталась в стороне».

На следующий день после интервью с Джоном Блэром, 29 января 1983 года, Рут Ирен Гёт приняла большую дозу снотворного.

Возможно, она была напугана тем, что ждало ее после выхода документального фильма Блэра, но не это стало основной причиной самоубийства. За несколько месяцев до съемок ее уже посещали суицидальные мысли.

В предсмертной записке она пишет дочери: «Милая Моника… прости за все, что я сделала не так. <…> Мое время пришло. Я превратилась в развалину. Я стала в тягость себе и окружающим. Мне сложно сражаться с болезнью в одиночку. Хочу заснуть и больше не проснуться. Меня повсюду преследует страх. Поверь, мне горько покидать этот мир, но жить прикованной к постели невыносимо. <…> Прощай. Не суди строго. У меня нет другого выхода. Теперь все мое существование — это борьба с болезнью. <…> Сохрани добрую память обо мне. <…> С тобой тоже было непросто, но я тебя все равно любила так же, как ты любишь свое дитя. Мама».

Ни слова про Амона Гёта.

Женщины на каторжных работах в лагере Плашов

* * *

Я с нетерпением жду, когда увижу бабушку