Все дружно взялись помогать Клотильде убирать со стола. Она совсем расклеилась, разбила блюдо, после чего удалилась к себе в спальню. Почти сразу за ней ушел Пьер, и больше их не видели.

Алиса с Венсаном вышли глотнуть воздуха, оставив Фигу и Анри в гостиной за партией в рами, сопровождаемой взаимными оскорблениями. Младшее поколение, заключившее перемирие, укрылось где-то в глубине дома, копя силы для противостояния очередным придиркам взрослых.

На улице стояла плотная сырость и пахло туманом. От холода слезились глаза. В такую погоду и подхватывают воспаление легких. Алиса потуже затянула на шее шарф. Они молча дошли до набережной. Она не открывала рта, ждала, чтобы Венсан заговорил первым. Он был трудный человек, быстро загорался и гас, словно рождественская елка, включая свои внутренние огни только тогда, когда считал нужным. «Как будто батарейки экономит», — злобно подумала Алиса. Не случайно люди, знавшие его недостаточно хорошо, уверяли, что у него гибкий ум.

— Не замерзла? — спросил он.

Венсан шагал позади Алисы и размышлял о том, что они видятся все реже и реже.

— Нет, — не оборачиваясь бросила она.

— Что тут у вас днем-то произошло?

— Я виделась с матерью и не получила от этого большого удовольствия. Если честно, мне не понравилось глазеть на мертвое тело. И мне было все равно, кто это мертвое тело — моя мать или кто-то еще.

— Ты так думаешь?

— Слушай, хоть ты-то не начинай, ладно? Я не убита горем. Изо всех сил стараюсь найти в себе хоть что-нибудь похожее на скорбь, но это бесполезно. Я ничего не чувствую.

— Ну, нам не дано управлять своими чувствами… Хотя было бы логично, если бы ты опечалилась.

Алиса ничего не ответила. На набережной царил полярный холод. Река медленно и бесшумно двигалась вперед, словно живое существо, влекомое неведомой целью. Венсан обнял ее. Глядя из-за плеча, она видела, как в каком-то окне опустилась штора и сразу за тем погас свет.

— На меня что-то сыплется, — сказала она.

Венсан вздохнул и выпустил Алису.

— Ты совершенно права. Снег пошел.

У него зазвонил телефон, и он отошел на несколько шагов. Алиса ждала, следя глазами за хороводом крошечных белых звездочек, кружившихся в синеватой тьме. Больше всего на свете она любила снег. Настоящий, живой снег и снег на полотнах художников и на фотографиях, снег в городе и в горах, снег, хлопьями оседающий в стеклянных шарах и тяжелой шапкой лежащий на еловых лапах. «Все это неспроста», — мелькнуло у нее. Толкование всевозможных знаков давно вошло у нее в привычку, и эта привычка особенно настоятельно напоминала о себе в периоды усталости, когда слабели защитные барьеры и моральные устои. Венсан закончил разговор. Она подошла к нему и присела рядом на скамью — летом такую удобную, а теперь заиндевелую.

— Завтра вечером мне надо быть в Париже, — голосом, лишенным всякого выражения, произнес он. — Так что сочельник проведете без меня. Я вернусь утром двадцать пятого.

Почти двадцать лет Алиса существовала в ритме его отъездов и возвращений. В холле вечно громоздились чемоданы, в ванной — груды грязного белья, с которого сыпались ошметки засохшей земли и песок. Они писали автоматическими карандашами с маркой иорданских отелей в блокнотах с грифом Европейского сообщества, мылись фирменным мылом китайских гостиниц, а зимой, ложась спать, надевали носки с лейблом «Эр Франс». Даже отсутствуя, Венсан постоянно был с ними, потому что в доме о нем напоминала чуть ли не каждая вещь. Как-то раз Клотильда, бывшая проездом в Париже, обнаружила утром на паркете гостиной крылатых муравьев — три или четыре штуки. Пропутешествовав из Африки в чемодане Венсана, они закончили свое бренное существование в нескольких остановках метро от Эйфелевой башни. «Не понимаю, как ты все это терпишь», — возмутилась сестра, более озабоченная постоянными отлучками зятя, нежели конголезскими муравьями.

— Ладно, — не стала спорить Алиса. — Тогда на сочельник я останусь здесь, а ты потом подъедешь.

Она не слишком огорчилась, поскольку его отъезд означал, что на сей раз родители Венсана, у которых они отмечали каждое второе Рождество, обойдутся без них. Они ее недолюбливали. Она восстановила их против себя тем, что не желала с пылом обсуждать, как рискует Венсан в своих командировках. Ее спокойствие они принимали за равнодушие. Никто из мужниной родни даже не догадывался, что все его поездки по горячим точкам представлялись ей сущей ерундой по сравнению с тем адом, который пережила она сама. Алиса знала, что вынесет что угодно — свою долю страданий она уже получила. Это не была бесчувственность — это говорил инстинкт самосохранения.

— Брр, холодрыга какая! — передернул плечами Венсан.

— Угу, — согласилась она. — Зато как красиво. — Подняла голову и протянула ладони снежинкам. Оседая, они превращались в капельки ледяной воды. — Снег — это всего лишь иллюзия.

Венсан не удивлялся, когда она отпускала такие реплики.

Они с обоюдным удовольствием поговорили о детях. Венсан задавал вопросы, она отвечала.

— Куда на этот раз? — поинтересовалась она.

— В Нью-Йорк. На саммит ООН.

— Кто еще едет?

— Как обычно. Сюрло, Массен, Лельевр, Херш.

Алиса закашлялась.

— А откуда ты знаешь?

Он непонимающе смотрел на нее.

— Херш ведь такими репортажами не занимается.

— Она мне звонила сегодня утром. Из Нью-Йорка. Она там с другим заданием, ну, а раз уж так совпало, ее включили в команду для «Матча».

— А зачем она тебе звонила?

— Просила привезти оптику, я у нее как-то брал. Ты что, Алиса?

Она вдруг вскочила со скамьи и закружилась под снегопадом, изображая восторг. Ей не хотелось выдавать своего изумления. «Эта дрянь» ничего ему не сказала и, судя по всему, не скажет. Алису раздирали противоречивые чувства — восхищение и ненависть. Почему эта девка так себя ведет? Или ей на все плевать, или она проявляет душевную чуткость. Оба варианта равно невыносимы.

— Пошли домой, а? — взмолился Венсан.

Атмосфера в гостиной сгустилась, хоть ножом режь, — Анри выигрывал. Проходя мимо спальни мальчиков, Алиса с Венсаном с удивлением услышали гундосый хрип Боба Дилана и осторожные шепоты. Из-под двери тянуло табачным дымом. «Завтра разберемся», — пообещала себе Алиса. В темной комнате со шкафами они, чтобы согреться, занялись любовью. Потом Алиса еще долго слушала приглушенный тремя или четырьмя стенными перегородками гнусавый голос Дилана, напомнивший ей несколько неудачных романов с гораздо менее красивыми, чем Венсан, парнями — «обломов», память о которых навсегда застряла болезненным комом в горле: чем я ему не понравилась? «I’m not the one you want, babe, I’m not the one you need»[8]. Она подумала о своей утраченной юности, о Клотильде — какая она была красавица! — о Пикассо, чья молодость прошла со стариками родителями где-то вдали от нее. В ту пору она притворялась, что ей нравится Дилан, потому что он считался крутым, хотя на самом деле никогда не понимала, что в нем хорошего — поет все время одну и ту же песню.