и молодые, парами и в одиночку. Публика разномастная, но доброжелательная. На лицах улыбки, машут руками, выражают крайнюю степень благорасположения. Встречают, как родных. Конечно же, не ответить на явные знаки внимания было бы, по меньшей мере, некультурно. Отдельные члены экипажа, собравшиеся у борта, тоже стали в ответ помахивать руками, улыбаться, выражать некую солидарность с орхусцами. И в этот самый момент является на свет Божий сам Перелыкин – первый помощник капитана в форменном кителе с широкими шевронами, с жестяным переговорным рупором в руках и абсолютно трезвый. Поставив у ног рупор, похожий на большую воронку, он громко и дробно хлопает в ладоши, чтобы привлечь к себе внимание и кричит смятенным и гневным голосом:

– От борта!!!

Для усиления впечатления он прикладывает узкую часть воронки-рупора к губам и повторяет свой призыв, но уже гораздо громче, одновременно сгребая свободной рукой воздух, чтобы все уразумели, что от борта нужно отходить, поскольку с капитализмом ничего общего у нас нет и не будет.

– От борта!!! Ядрёна корень! Маломеров! Кому это ты там лыбишься и рукой машешь?!! Я же сказал – от борта! Ёпэрэсэтэ!

– То к борту, то от борта, – запричитал кто-то, – не поймёшь, чего и хочет.

– Когда к борту, это только коммунистов касается, стал пояснять Маловеров. А от борта – то для всех. Здесь всё от ситуации зависит. Политическая работа у нас на высшем уровне. Не придерёшься. Сколько энергии уходит зря, сколько слов вылетает в трубу. Их переложить бы на стихи, сплести в строфы с рифмами диковинными, смотришь – и толковое чего-нибудь вышло, песня какая-нибудь вызрела патриотическая.

Прошло несколько лет. Прошла Перестройка. Развалился Союз. Развалился флот. Развалилась «родная коммунистическая» партия. Многим морякам пришлось уйти под чужие иностранные флаги. В том числе и мне. Выбора не было. Волей случая наше судно под флагом Доминиканской Республики оказалось в бывшем рыбном порту бывшей Траловой базы. Причалы пусты. Флот растащили новоявленные Ротшильды. Все портовые постройки заняты под таможенные склады, офисы. Раньше здесь кипела жизнь, теперь царил невидимый бизнес. На узкой аллее, ведущей к проходной бывшего порта, мне встретился Перелыкин. Узнал его сразу. Правда, потускнел, сдал лицом, пропал живот.

– Здравствуйте, Валентин Сергеевич, – поздоровался я.

– A-а, старые знакомые, – отозвался он с каким-то странным смешком и протянул мне руку.

Явно не узнал. И руку раньше не подавал. Что-то изменилось во взгляде – из-под полуопущенных век пропало надменное покровительство. Появилась даже некая запуганность – стрелял изредка глазами, как бы ожидая внезапного нападения из кустов.

– Ну, как, помполитом больше не работаете? – спросил я без всякого злого умысла.

– Гы, хорошая шутка, – оценил он вопрос. Вот, пристроился здесь ночным сторожем в одной фирме. Специальности-то никакой нет, ёпэрэсэтэ. Приходится «батрачить» на молодёжь. Молодым везде у нас дорога…

– А старикам тогда почёт? – указал я ладонью на его ещё не по-стариковски выпуклую грудь.

– Какой там почёт! Пенсию отодвинули. Мне ещё год мантулить, ёпэрэсэтэ! При Советской власти я бы уже пять лет сидел на максималке и в ус бы не дул. Зимой – фикус поливай, а летом – в Крым под солнышко. И внучатам на конфеты ещё оставалось бы. А сейчас… Тьфу! Крым, русской кровью не раз политый, хохлам отдали! Да, где ж это видано! На пенсию – неделю жить. А дальше? Не-е, советская власть так не поступала.

– А чего ж вы её из рук выпустили? От вас многое зависело.

– Ни хрена от нас не зависело! Ёпэрэсэтэ! Там без нас всё поделили. Никого не спросили. Не, вернее, спросили. Народ. На референдуме. Чтобы знать, что он думает и сделать наоборот. Попрать, так сказать, его волю. И попрали…

– Так вы ж сами всё сделали, чтобы этой самой воли у него не было. Вот и результат.

– Да, перегибали палку, – согласился сразу Перелыкин, – это было. Но думали, лучше перебдеть, чем недобдеть, ёпэрэсэтэ.

– Вот и перебдели.

– Да так, что не приведи Господь!

И он машинально перекрестился, что было так неожиданно для меня, что я тут же и спросил:

– Из партии вышли, значит?

– Не, ни под каким предлогом. Партбилет храню, как зеницу ока. Кто знает, чем всё это обернётся? Ничего хорошего я, конечно, не жду, ёпэрэсэтэ. Но коммунизм – это будущее человечества. От этого никуда не денешься. Раньше я в это не очень верил. Всё повторял, как попка, лозунги. А сейчас верю свято, когда увидел капитализм воочию. На своей шкуре, так сказать, испытал. Сколько он жизней унёс за эти годы. Только на полях военных действий жертвы такие были. «Бескровная» перестройка превратилась в кровавую баню. Здоровые мужики от безысходности спивались, бросались вниз из окон своих пустых квартир, стрелялись. Треть населения выкосило. Всех же, по большому счёту, бросили на произвол судьбы. Все устоявшиеся связи похерили. Свободы и плюрализму поднапустили, ёпэрэсэтэ. А на хрена они нужны голодному народу? От голода лучшие и способные на Запад побежали, в Америку. Раньше мы боролись с этим. Не пущали. А бежала от нас в основном всякая дрянь, ошмётки общества. Их и держать-то не надо было. Лишний балласт, ёпэрэсэтэ. А лучшая часть была при деле. Чего ей бегать.

– Хорошая политинформация у Вас получается. Интересно и послушать. Не то, что раньше, – оценил я красноречие бывшего первого помощника.

– Раньше… Раньше я за деньги говорил. А сейчас от души…

– Вот-вот, – перебил я его, – говорили бы раньше от души, не дожили бы до развала.

– Может, Вы и правы… Как Вас зовут, простите?

Я назвался.

– На «Призвании», верно, работали? Нет судна! Разрезали, идиоты, на гвозди. Рабинович Марк Исаакович в Америку подался, ёпэрэсэтэ. Сейчас капитан портового буксира в Нью-Йорке. А какой рыбак был! К нему попасть на два-три рейса – озолотиться. А вот, матрос у нас один числился – Маловеров, так он фирму создал. Шеф! Арендует здесь помещения. Шпроты в Россию продаёт. Пристроил меня сторожем, ёпэрэсэтэ. До пенсии, даст Бог, доработаю. Такие вот метромарфозы, Сергей Павлович.

– Да, интересно, Валентин Сергеевич. Сказать честно, как-то Вы перевоспитались за это время. Благотворно на Вас перемены подействовали.

– Да-к, пока рак на горе не свиснет, мужик не перекрестится. Многое я понял, да поздно уже. А здесь ещё талант прорезался. Стал стихи сочинять. Шеф посоветовал. А что, времени свободного много. Не сидеть же без дела. Правда, две строчки идут без запинки, а дальше – стопор, ёпэрэсэтэ. Вот, послушайте:

Прощевай, босоногое детство,

Не встречусь я больше с тобой

Или: