В единый глас сливает все стенанья

Моей печали звук,

И кличет Смерть и ищет неуклонно.

К ней, к ней одной летят мои желанья

Со дня, когда мадонна

Была взята из этой жизни вдруг.

Затем, что, кинувши земной наш круг,

Ее черты столь дивно озарились

Великою, нездешней красотой,

Разлившей в небе свой

Любовный свет, — что ангелы склонились

Все перед ней, и ум высокий их

Дивится благородству сил таких.

XXXIV

В тот день, когда свершился год с той поры, как Донна стала гражданкой вечной жизни, сидел я в одном месте, где, вспоминая о ней, рисовал я ангела на неких листах; и в то время как я рисовал его, поднял я глаза и увидел возле себя людей из числа тех, кому надлежит воздавать почтение. Они же смотрели на то, что я делаю, и, как потом было сказано мне, они стояли уже некоторое время, я же не замечал этого. Когда я увидал их, я встал и, поклонившись, сказал: «Некто был только что со мной, поэтому я и задумался». И вот после их ухода вернулся я к своей работе, то есть к рисованию обликов ангела, и, когда я совершил это, пришла мне мысль сказать слова, как бы в память годовщины, и написать тем, которые пришли ко мне. И тогда сочинил я следующий сонет, который начинается: «Она предстала памяти моей…» — и в котором два начала;[103] поэтому я подразделяю его согласно с одним и согласно с другим.[104] Я говорю, что согласно с первым — в этом сонете три части: в первой — говорю, что Донна пребывала уже в моей памяти; во второй — говорю о том, что сделала в силу этого со мной Любовь; в третьей — говорю о действиях Любви. Вторая начинается так: «Заслышав зов…»; третья так: «Они неслись…». Эта часть делится на две: в первой я говорю, что все мои вздохи исходили, беседуя друг с другом; в другой — говорю, как иные из них говорили некие слова, отличные от других; вторая часть начинается так: «И у кого всех горестней…». Таким же образом делится он согласно со вторым началом, с той лишь разницей, что в одной первой части я говорю о том, когда Донна пришла мне так на память, в другой же об этом не говорю.

ПЕРВОЕ НАЧАЛО

Она предстала памяти моей,

Благая Донна, призванная ныне

Господней волей к вечной благостыне

На небеса, где Приснодева с ней.

ВТОРОЕ НАЧАЛО

Она предстала памяти моей,

Та Донна, по которой плачет ныне

Любовь, — в тот миг, когда во благостыне

Смотрели вы на лик, что дал я ей.

Заслышав зов среди дремы своей,

Любовь в сердечной ожила пустыне,

Промолвив вздохам: «Поспешим к святыне!»

И, возрыдав, те понеслись быстрей.

Они неслись и жаловались вслух

Словами, исторгавшими не раз

Ток слез из глаз, что скорбию объяты.

И у кого всех горестней был глас,

Те шли, твердя: «О благородный дух,

Сегодня год, как в небо поднялся ты!»

Спустя некоторое время, когда находился я в некоем месте, где вспоминал о былом времени, я пребывал в большой задумчивости и в столь горестных размышлениях, что они издалека придавали мне вид ужасной горести. И вот, заметив, сколь я угнетен, поднял я глаза, чтобы поглядеть, не видят ли меня другие; и тогда увидел одну благородную донну,[105] молодую и весьма прекрасную, которая из окна глядела на меня, как это заметно было, столь жалостливо, что казалось, вся скорбь была собрана в ней. И вот вследствие того, что несчастные, когда видят в других сострадание к себе, еще более влекутся к слезам, словно испытывая к самим себе жалость, — я почувствовал тогда, что в моих глазах возникает желание плакать, и поэтому, боясь обнаружить злосчастную жизнь мою, я удалился от взоров этой благородной; и потом я сказал себе: «Не может быть, чтобы с этой сострадательной донной не было благороднейшей Любви». И поэтому решил я сочинить сонет, в котором обратился бы к ней и заключил все то, что рассказано в этом повествовании. И так как это повествование сделало его вполне ясным, то я и не подразделяю его. Сонет начинается «Видали очи…».

Видали очи, сколько состраданья

Явили вы в лице своем в тот миг,

Когда увидели мой горький лик

И скорбию рожденные деянья.

И понял я, что ваши воздыханья

О том, что мрак судьбу мою постиг;

И трепет, вставший в сердце, был велик,

Да не предам всей тяжести терзанья.

И я сокрылся прочь от вас, почуя,

Как на сердце рыданий всходит новь,

Исторгнутая взоров ваших силой;

И молвил я душе моей унылой:

Конечно, с этой донной — та Любовь,

Из-за которой в горе жизнь влачу я.

Случилось потом, что, где бы ни видела меня эта донна, ее лицо становилось страждущим и цвет его бледным, словно от любви; почему много раз она напоминала мне мою благороднейшую Донну, которая всегда казалась столь же бледной. И действительно, много раз, будучи не в силах ни плакать, ни излить своей печали, я шел, чтобы увидеть сострадательную эту донну, которая, казалось, своим видом удаляла слезы от моих глаз. И поэтому появилось у меня желание сказать еще слова, обращаясь к ней, и я сочинил следующий сонет, который начинается: «Ни цвет любви…»; он ясен и без разделов, вследствие предшествующего изложения.

Ни цвет любви, ни знаки состраданья

На лике донны никогда с такой

Не отражались дивной полнотой,

Завидя очи, полные рыданья, —

Как на лице у вас, когда признанья

Не удержал язык печальный мой,

И мнилось мне со страхом и тоской,

Что сердце разорвется от терзанья.

Измученных, полупотухших глаз

Уже не властен я отвлечь от вас,

Затем что скорбь излить они желают;