Ярко-зеленым по интенсивной охре на граненой колонне «учитель изо» – зеленая краска какое-то время ползла вниз; «Будь добрей, не ешь зверей» – зеленым по белому напротив. Во дворе, где на входе сломан замок, по Рубинштейна, в подворотне на стене голубь в профиль: стрелочка в сторону тушки и надпись «голубь» с торца стрелки. Дальше объявление «03.06.2015 – 04.06.2015 с 10 часов по адресу Рубинштейна, 27, будут производиться работы по простукиванию слабого штукатурного слоя фасада здания», в связи с чем предлагают убрать машины, а рядом, под козырьком парадного, картина серебрянкой, изображающая слона, а сбоку от входа, уже на стене дома, другая – той же краской: пальма и солнце; чуть дальше условный, почти пиктографический хуй, сопровожденный словом «хуй». Дальше во дворе зеленый куб, похоже, вентиляции бомбоубежища, покрашен ярко-зеленой,, типа половой, краской, поверх которой зелено-лазурно-желтоватым «С ДР. ЮРА». На глухой стене дома «коты» и рядом, другим шрифтом, «page 13», обе надписи на фоне пейзажа, где на переднем плане коряга, а между ее рогами – мелкая рощица и группа тонких грибов. На кирпичной стене, желтой, ближе к выходу на Ломоносова, – каллиграфическими завитушками: «Тремор». Пахнет сыростью (вот уже и запахи), а также каким-то подгорающим маслом из какого-то окна. На Литейном, во дворе, где «Борей», на двери надпись фломастером «Нас тут не было»; ах, там когда-то ровно так же не было много кого нас. Она примерно такая – точка сборки всего на свете в СПб из ниоткуда. Башня из сквозняков подворотен, держащаяся неведомо как: наверное, цепляются друг за друга. Всем этим на Пяти углах она засвечивает свои размерности и стоит, одновременно предъявленная и невидимая.

А затем как бы – брык! – и ничего этого нет. Нет, оно все еще тут, но не жужжит, успокоилось. Все как было, словно ничего не произошло, и это хорошо, потому что здесь не продукт; какая же тут, в конце концов, Внезапная Собачка Навстречу, Намекающая на Возможность Счастья. Такие штуки должны заканчиваться ничем, иначе это просто ерунда какая-то.

Таким образом, в произвольных окрестностях сначала должна появиться точка. Точка (она же нулевой размерности) осознает, что тут всего полно, но ничто не зазывает ее вписаться. Точка принимается раскрываться, затаскивая в себя, то есть, наоборот, расходится собой во все что угодно. Потом невесть что выстраивает из всего этого, доводя дело до того, что тут все такое прямо уф, а затем состоится брык – и все ок. Уже сделано и произошло, Она – раскладная и локальная – уже тут. Неважно, чтó там за углом, да хоть бы и из картона, или обрывается, как декорации, или вовсе бездна какая-нибудь. Собственно, брык – только теперь, после этой морали, надо же было затормозиться. Частный случай раскладной религии осуществлен, он является данным текстом, теологически все оформлено корректно: после этого на свете ничего не изменилось, так и должно быть.

Легко и быстро, а всего-то 0:31, пусть уже и 12 июня, небо еще даже светлое. Да, благая весть в том, что такое удается всегда и всюду. Теперь же, отчасти противореча стилистике изложенного, снизу, из вставшей на светофоре на Пяти углах машины орет «лаша-а-те-ми-канта-а-аре». Ну или не противореча.

Ночное вламывание кошки Ч

Со стены дома отвалился плющ, и миру никогда уже не быть прежним. В принципе плющ высох, а тут еще и строительные работы. Рос давно, фактически сопровождал то, что происходило в его время. Но дело даже не в чувствах, но – вот упал, а входил же в описание мира, пусть и не главным элементом: несомненно, ничему тут не быть прежним. А еще так – в мозгу есть полупрозрачная сетка, которой сведено все: там-то плющ остался, а тут – упал, так что сетка теперь расходится с тем, что видно вокруг. Как же тут что-нибудь останется прежним? Конечно, это не только о плюще. Во дворе на Молочной, например, снесли дровяные сараи, а они там стояли всегда – мир перестал быть прежним еще и тогда. Все время нарастает это расхождение, вот группу Can почти никто не знает, мало кто помнит даже песню о витамине Цэ («…Hey you, You’re losing, you’re losing, you’re losing, you’re losing your vitamin C, Your vitamin C»). Но без нее тут другой мир, и его все больше.

Такая вот ерунда, ничего совершенно не сохраняется, моя полупрозрачная сетка уже едва соотносится с тем, что тут еще осталось. Почему считается, что с утра все ровно так, как накануне? Могли измениться многие штуки, просто накануне они не попадались на глаза, поэтому ты и не заметил, что с ними теперь что-то иначе, а потом и не вспомнить, они были ли вообще. Или, скажем, никого уже не волнуют какие-нибудь строчки некоего поэта, которые еще недавно цитировали по любому поводу: всем знакомые, почему-то многое означающие, чуть ли не связывающие мир с сознанием того, кто их произносит. А теперь слова как-то растерялись, их смысл уже не тянет на себя смыслы этой пятницы (сегодня пятница). Строчки теперь вообще уже выглядят почти так:

ˆÌ•ñÅGEP?”Q_¦ŸðK¿ø6KãWü 3Áúw üy §ü#øm «B.￢µ=VÆK»ý^

– ËšÓOýÞ踋÷²Ë?1Ê%‹ÍüË￠¿ }{þ Øÿ‚rü(ÖfðçÇoÚÚçDñv ²ÛW²¼.

Но в голове, где личная полупрозрачная сетка, все на месте. Там и песня про витамин Цэ (я же ее помню), и плющ стелется по стене, и понятно, как üy §ü#øm«B.￢µ=VÆK»ý^ могло что-то для кого-то связывать. Но здешние-то штуки исчезают, и – с некоторым шуршащим звуком, допустим, пффф (не громким, сухим и почти беззвучным, не имеющим явного источника) – сгорает ниточка бывшего соответствия. Исходная сетка того плюща висит теперь в затылке, проецируясь на пустую уже стену. Ах, в мире, которому прежним не стать.

Они были приятно связаны: те, что остались в затылке, и те, что были перед глазами; взаимность объектов и субъектов, дырочек и палочек, знающих друг друга. Нет уверенности даже в том, что такое соответствие сохраняется вообще, что вид в глазах чему-то равен в затылке, тем более наоборот. Сначала-то все увязывалось, одни нитки приходили из глаз в затылок, другие шли из затылка в глаза, мир связывался с тобой тобою же; мозг все более заштриховывался. А потом впервые это «пффф», точнее, в первый раз замечено и осознано – и все стало «никогда не быть прежним». То, что казалось насовсем прочным, оказалось бутафорским, да и сгорело.

Но любопытно, что после этого вокруг будет не холод, а теплая сырая погода, внутри которой пальцы не отличить