А через два дня после прибытия в Киргизию, 2.01.1942, «по блату» ушел добровольцем в армию.

— Как Вам удалось призваться?

— Я же говорю, «по блату». Брат матери служил в Киргизии, был подполковником. Он как раз получил назначение на фронт, в Панфиловскую дивизию, и должен был отбыть в свою новую часть со дня на день. Я сказал дяде, что мне стыдно быть в тылу в такое трудное для Родины время, и попросил о помощи с призывом. Он договорился в военкомате, чтобы меня оформили добровольцем. Пришел на комиссию, там «закрыли глаза» на мой «белый билет».

Увидев, что перед ними бывший студент, сразу выдали направление во Фрунзенское пехотное училище. Так я стал курсантом ФПУ.

— Как Вы оцениваете уровень подготовки курсантов в ФПУ?

— Подготовили нас очень слабо. Преподавателей-фронтовиков в училище не было. Нас просто шесть месяцев гоняли в марш-броски по горам и полям. Пулемет «максим» мы еще с грехом пополам изучили, но, например, я так и не увидел в глаза ППШ или миномет 82-миллиметровый. Вообще, вся учеба в училище у меня в памяти ассоциируется со словами: жара, горы, пот, тупая муштра. Было довольно голодно. Нас все время кормили «ржавой» селедкой. В середине июля 1942 года состоялся выпуск нашего курса. Всем присвоили звание младшего лейтенанта, выдали сапоги, новое армейское обмундирование. Но если говорить честно — командовать взводами мы так толком и не научились…

— На какой фронт Вас направили?

— В составе команды из ста выпускников училища я попал под Сталинград. Меня распределили в 38-ю СД. В штабе дивизии каждый получил назначение в полк. Помню, как впервые шел к передовой, к штабу полка. В двухстах метрах от меня выехала на огневую позицию наша «катюша». Установка дала одиночный залп и моментально ушла с позиции. Я был более чем поражен увиденным зрелищем. Незабываемое восхищение! А через две минуты этот участок подвергся сильнейшей бомбежке, под которую и меня угораздило попасть… В штабе полка мне выдали пистолет ТТ, записали мои данные в «гросбух» по учету личного состава. Через час я уже был на передовой. Так начались двадцать восемь дней моей «сталинградской жизни».

— Ваша дивизия вела в этот период бои за Котлубань. Чем Вам лично запомнился «сталинградский ад»?

— Наша оборона состояла из отдельных «ячеек», но были и участки с вырытыми траншеями полного профиля. КП командира роты расположился под подбитым танком. Дивизия считалась «сибирской», в ней было очень много пожилых солдат — сибиряков, отличавшихся особой стойкостью в боях. Но через десять дней, из-за жутких потерь, почти 70 % личного состава стрелковых рот составляли молодые солдаты из Средней Азии, прибывшие с очередным пополнением. Нейтральная полоса была примерно 350–400 метров. Местность впереди и позади нас была забита немецкой и нашей подбитой техникой. Огромное количество наших сгоревших танков. От этого зрелища становилось жутко. Убитых в те дни никто не убирал и не хоронил. Множество трупов лежали и разлагались на участке нашей обороны и на нейтралке. Бомбили нас ежедневно и многократно. У немцев было полное господство в воздухе.

— Как Вас приняли во взводе? Как происходило Ваше становление на передовой в качестве пехотного командира?

— Старые солдаты отнеслись ко мне покровительственно. На третий день старшина принес во взвод снайперскую винтовку и дал мне ее в руки. Такой вот «экзамен на зрелость». Пополз на нейтралку на рассвете, незаметно добрался почти до немецких позиций. Увидел в оптику, как два немецких офицера умываются, поливая друг другу из ведра. Одного из них «снял» первым же выстрелом. Его товарищ подхватил убитого за ноги и затащил в блиндаж. Это был мой «первый немец». Очень мне помог понять войну и привыкнуть к передовой командир соседнего взвода, бесстрашный и отважный лейтенант по фамилии Сулла. Помню его слова перед первой моей атакой: «Не гнись пулям там, где не надо!» Так что на все про все у меня было трое суток. А потом начался настоящий кошмар… Мы непрерывно ходили в атаки. Тяжелейшие бои. Нам постоянно ставили одну задач: «Захватить немецкий передний край и отбросить врага!» Как было страшно вылезти из окопа навстречу убийственному огню!.. Но сам идешь вперед и людей за собой ведешь, с матом на устах: «Бл!..». Каждый день винтовку со штыком берешь в руки и — «Ура!!!». После войны мне эти сентябрьские сталинградские дни еще долго снились. Почти каждую ночь во сне «ходил в штыковую».

— В рукопашные схватки под Котлубанью часто приходилось вступать?

— Несколько раз было. После одной такой рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где?!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал, заметил, что он рыжий… Переживал, что, может, он жив остался и отполз куда-то, а эту сволочь обязательно надо добить!.. Понимаете, до какой стадии озверения я дошел… Но обычно даже если нам и удавалось выбить немцев из первой траншеи и захватить ее, то через несколько часов немцы возвращали утраченные позиции. Расстреливали весь участок из орудий и минометов, потом долго бомбили и после шли в контратаку. У нас уже не оставалось людей, чтобы удержать захваченные позиции… Мы откатывались назад.

— Какие потери понесла Ваша часть в этих боях?

— Маленький пример. За двадцать восемь дней через мой взвод прошло больше ста человек. Потери свыше 300 %… Можете сами представить себе ожесточенный накал тех боев.

— В сентябрьских боях в плен немцев брали?

— Почти не брали. Даже если и удавалось взять пленного — нам просто некуда было их девать. Понятие «тылы» было весьма относительным… В те дни вопрос о гуманности вообще не стоял. Брать в плен стали только в начале 43-го года. И то, направишь из батальона бойцов отконвоировать восемь пленных, дай бог, чтобы троих до штаба полка целыми довели.

И все равно, оценивая события военных дней, я могу смело заявить, что мы были более человечны по отношению к пленным, чем немцы…

— Когда Вас ранило?

— 28.9.1942. Поднялись в атаку, попали под бризантный огонь, а заодно и под бомбежку. Залегли в ста метрах от немцев. Встал, чтобы снова поднять людей в атаку, и тут мне осколок в левую ногу… Когда в санпоезде меня везли в тыл в госпиталь, в Мелекес, я долго не мог поверить, что вышел живым из этого пекла…

— В госпитале долго пролежали?

— Чуть больше двух месяцев. Эвакогоспиталь № 3273 в Мелекесе. После выписки получил направление на стрелково-тактические курсы усовершенствования командного состава «Выстрел», находившиеся в Москве в районе метро «Сокол». Там были организованы трехмесячные курсы командиров стрелковых рот. Нас было 300 человек на «ротных» курсах. Однажды получил разрешение сходить на свою довоенную квартиру. И надо же было такому случиться, у дверей квартиры встречаю своего старшего брата Колю (Хонана), возвращавшегося на фронт через Москву. Это была моя последняя встреча с братом. Коля погиб осенью 1943 года на Украине, поднимая бойцов в контратаку, пытаясь остановить наши отступающие стрелковые роты. После войны случайно встретил Федора Гнездилова, бывшего командира полка, в котором служил мой брат, и он рассказал, как старший лейтенант Николай Гак погиб от осколка вражеского снаряда на его глазах… Война жестоко прошлась по нашей семье. Из восьми двоюродных братьев со стороны матери погибло шестеро, а двое вернулись домой калеками. К нам на выпуск на курсы «Выстрел» приехал командующий МВО, вручил удостоверения об окончании курсов и пожелал успехов в бою. В начале весны 1943 года я уже командовал ротой на Калининском фронте.