— Мы дураки? — все же спросил он перед тем, как закрыть на ключ в пустом номере одного Ленина.

— Да.

3.

Но они все же поехали на квартиру к ее бабушке.

Сама она жила у Лены, но ключи выдавала — полить цветы и забрать почту. Появление посторонних в «хрущевке», состарившейся вместе со своими жильцами, во избежание пересудов и ради бабушкиного спокойствия исключалось категорически, и они до этого не подходили к дому даже близко. И сейчас перед тем, как проскользнуть поодиночке в дом, напугали сами себя настолько, что даже в прихожке остались стоять, как цапли, среди темноты. А включать свет, музыку, громко разговаривать, хлопать дверью, перемещать что-либо в самой квартире — было равносильно самоубийству. Лишь пытались рассмотреть собственный диалог:

«Нам это было надо?»

«Не обижайся».

«Но ты ведь больше не убежишь никуда?»

«А ты хорошо обо всем подумал?»

Зная его ответ и опережая действо, произнесла шепотом:

— Мы даже руки не помыли с улицы.

Две секунды.

— С мылом, — бдительно стояла за спиной Лена.

И вновь было не понять: то ли оттягивала время, то ли в самом деле беспокоилась о чистоте.

Тем не менее, более послушным в своей жизни Олег никогда не был. С мылом — так с мылом. Через нетерпение — но дважды.

Как в школе на проверке, повертел в темноте руками перед лицом проверяющей: довольна? Лена, скорее всего, не застала времен, когда в классе на каждый день назначался санитар, стоявший на страже чистых ногтей одноклассников. Поэтому, опасаясь, что его юмор до конца не будет понят, стал на колени, примиряюще-просительно прижался щекой к коленям. Кто-то из поэтов однажды спьяну или ради красного словца воспел им оду, женщины поверили в эту чушь, а на самом деле вовсе не колени манят мужской взор — таинственнее и притягательнее ложбинки под ними.

Лена, справедливо опасаясь ненасытности и необузданности мужских губ у края платья и желая прервать их путь к остальным женским таинствам, с усилием попыталась поднять его с пола. Подчинился, но только лишь для того, чтобы мимоходом, как бы случайно коснуться лицом мягких, податливых контуров живота и ног, уходящих в теплую глубину. Спасая себя, Лена опустилась вниз.

— Нам нельзя кричать, а я хочу на тебя поругаться, — шепотом сообщила она свою великую тайну.

— Нам повезло обоим. Я тоже хочу на тебя поругаться.

Их шепчущие губы оказались настолько близки, что не позволить им соединиться — грех получался еще больший, чем у Адама с Евой. Хотя какой мог быть у них грех, если все человечество обязано им своим существованием!

Лена слабо оттолкнулась, а может, это был ответный робкий порыв, но Олег больше не желал и не имел сил разбираться в тонкостях. Все же самое великое таинство и совершенство на земле — это чувственное женское тело. Которое можно ненасытно целовать, подсознательно отмечая уголки, откуда исходит дрожь, и вампиром впиваться в них, не давая им успокоиться. Упругая, плотненькая фигура Лены — вся истома…

— Погоди, я приму ванную, — выбросила, наконец, перед морской пехотой Северного флота белый флаг московская Бастилия.

Писать стихи Олег бросил еще в школе, военное училище перевело его в когорту прозаиков, должность разведчика в морской пехоте предопределило дорогу в критики, но тут воображение вновь вернулось к поэзии и откликнулось сразу: сквозь воду в ванной он увидит…

Он ничего не увидит в темноте!

На гражданке порой в сторону военных посматривают снисходительно: бедные, несчастные, зашоренные. И попадаются на крючок, потому что на самом деле с первого дня пребывания в погонах военных учат принимать решения и брать ответственность на себя. В любой обстановке. А армейский устав вообще предписывает офицеру любой доклад начинать со слов «Я решил…».

Он решил!

— Набирай воду, я сейчас, — Олег подался к двери.

— Нельзя!

— Я тихонько.

Глазок показал, что лестничная площадка пуста, и он выскользнул в подъезд. Военных еще учат марш-броскам, то есть бегу по пересеченной местности за короткий промежуток времени. Город для этого — идеальный полигон.

Нужные предметы нашлись не сразу, но от киоска — к киоску, и вожделенные находки согрели сердце морского волка. Пряча покупку, Олег поскребся обратно в тайную дверь.

— Где ты был, чертушка? — не увидев ничего в руках, но по счастливому выражению лица понимая, что желаемое достигнуто, удивилась Лена. — Ведешь себя кое-как.

Он чмокнул ее в нос и поспешил в ванную. Вода была набрана, и он, закрывшись, чиркнул зажигалкой. Извлек из карманов плавающие свечи. Запалил фитильки, пустил круглые алюминиевые корзиночки по легким волнам. Затем в воду стали падать лепестки роз. Трех бутонов оказалось достаточно, чтобы вокруг огоньков заколыхалось бело-розовое покрывало.

— Прошу.

Лена, конечно, пыталась что-то предположить, но увиденное потрясло ее.

По крайней мере, Олегу захотелось увидеть это в ее широко раскрывшихся глазах. В них, конечно, первыми впрыгнули огоньки от свеч, но и ему нашлось местечко, когда Лена повернулась. Смущенная и растерянная, протянула руку, коснулась его щеки.

«Спасибо, — передалось ему состояние хозяйки. — Но это значит, что я…»

Он в ответ поцеловал мягкие подушечки пальцев с острыми, идеально округлыми окаемочками ногтей:

«Передайте, что это значит только одно — мое восхищение ее красотой, трепетностью, смущением, умом. И что я очень хочу к ней».

Пальчики, запомнив тираду, добросовестно понесли информацию к сердцу хозяйки, но его взгляд даже в полутьме оказался быстрее — он не стал ждать внутренних токов, прожег расстояние. Лена мгновенно расшифровала послание, вытолкала автора в коридор, захлопнула дверь. Олег весь превратился в слух и уловил главное: защелка не повернулась. А на стиральную машину мягко легла одежда, легонько стукнувшись о железо замочком от серебряной молнии.

Выждав минуту вечности, Олег вошел внутрь. Таинственно освещенная тремя колышущимися свечами, Лена лежала среди лепестков роз. Взгляд поднять постеснялась, и он сам тронул лоскутное одеяльце, закрывшее женское тело.

— Как же ты мне нравишься, — прошептал восхищенно, хотя вода предательски и старалась размазать, размыть фигуру.

— Тело или я? — вдруг насторожилась Лена. И даже принялась нагребать на себя лепестки, пряча фигуру: знай свое место, ты — вторична. Свечи, недовольные размолвкой, закачались, готовые пролить растаявший воск и, доказывая преданность покупателю, уйти «Варягами» на дно.

Но он настолько беззащитно и искренне улыбнулся женской глупости и ревности — как это можно отделять от себя собственное тело, — что Лена успокоилась. И тогда он начал поднимать ее из воды. Лепестки, не желая расставаться с понравившейся ей женщиной, стали льнуть, липнуть к ее телу, а Лена, пряча себя за веки, закрыла глаза. И хотя Олегу безумно хотелось разглядеть ее без водяных размывов, не стал смущать и прижался к ней прямо в форме.